Это лишь игра - 2 - Елена Шолохова
А Макс тем временем шлет мне одно сообщение за другим: «Э! Ну ты давай уже вливайся! Она меня уже достала! Мне домой надо! Я не нанимался ее развлекать…»
Я переключаю внимание на одну из ее подруг, Алину. Спрашиваю о чем-то, что первое приходит на ум, завязываю с этой подругой какой-то бессмысленный разговор. Макс тут же строчит:
«Ты ничего не перепутал? Нахрена ты с этой Алиной треплешься? Ты же с Викой хотел замутить».
Макс на нервах не понимает, что именно поэтому и треплюсь.
Спустя время, когда Макс уже отчалил домой, встаю и иду в фойе. Там, во всяком случае, нет так шумно, можно спокойно сделать несколько звонков. Но успеваю переговорить лишь с Вайнером, как в фойе появляется Вика Леонтьева.
Она направляется в сторону уборной, но, заметив меня, делает удивленное лицо. Я поднимаюсь с дивана, не спеша, приближаюсь к ней. Она стоит, ждет, скрестив на груди руки. Взгляд ее взволнованно бегает.
Вика пытается спрятать эмоции за гримасой и улыбкой, но я уже вижу — с ней получится всё…
***
Спустя три недели
— Герман, вы с ума сошли! — вскидывается Вайнер. — Я и так переживаю, что, если Леонтьев узнает, что вы с его дочерью… он совсем с цепи сорвется… А вы собрались заявиться к нему домой! Это безумие! Он же вас попросту уничтожит!
Марк Соломонович мечется по моему сьюту как в горячке. Я до сих пор так и живу в Мариотте, не хочу видеть пустой распотрошенный дом, кабинет отца… без отца. И не хочу везти туда Вику, которая последние две недели почти безвылазно проводит в моем номере.
— Не уничтожит, — невозмутимо возражаю я.
— Да откуда такая уверенность?!
— Потому что он слишком любит свою дочь.
— Так тем более! Он за нее в пыль вас сотрет. И всех нас заодно.
На это я ничего не отвечаю — просто надоело уже выслушивать его бесконечное «все будет плохо». Иду в спальню, достаю из шкафа костюм, снимаю чехол, начинаю переодеваться.
Вайнер, забыв такт, врывается следом.
— Если с вами что-то случится, Александр Германович этого не выдержит! Герман, ну подождите хоть немного… когда придет ответ из Москвы…
— Марк Соломонович, вы же сами говорите, что отец находится в невыносимых условиях, что у него плохо с сердцем, что его там…
— Да, всё так! И я подал жалобу!
— И что изменилось?
— Просто всё не так скоро делается. Но условия ему смягчат. Обязательно. Уж этого я добьюсь! А если понадобится, подам еще жалобу и не одну…
— Марк Соломонович, — вздохнув, поворачиваюсь к старику, — мне не надо, чтобы отцу смягчали условия. Мне надо, чтобы его освободили.
Вайнер издает смешок.
— Как? Вы думаете, если вы… — Вайнер внезапно краснеет, — простите за мою грубость, затащили в постель дочь Леонтьева, то нам будет проще спасти вашего отца? Это абсурд!
— Я женюсь на ней. В ближайшее время. И вам вообще не придется никого спасать. Леонтьев сам всё сделает.
— Но… — растерянно бормочет, часто моргая Вайнер.
— Просто потому, что ему не нужен зять, у которого отец под следствием. Он очень трепетно относится к своей репутации.
— Но он же может быть против вашей женитьбы…
— Он и так обязательно будет против. Только Вика его даже слушать не станет. Я же говорю — он слишком любит свою дочь.
— А что будете делать потом?
— После того, как освободят отца, вернусь в Канаду.
— С ней?
Я пожимаю плечами.
— Ну, не знаю… не знаю… — причитает он. — Нет, я всё понимаю, у меня и самого сердце болит за Александра Германовича, но жениться… это же навсегда…
— Да не убивайтесь вы так. В конце концов разводы у нас еще не отменили.
Вика подъезжает к Мариотту ровно в семь, как мы и договаривались. Номер мы покидаем с Вайнером вместе. По пути он опять пускается в причитания. Я, не дослушав, выхожу на парковку.
***
Вика знает, кто я. Знает про отца. Не знает только, что она — лишь часть плана. Она наивно думает, что это вот такая ирония судьбы. С ней я чувствую себя подонком, но потом вспоминаю про отца — и становится почти плевать. Раньше я и не подозревал, что так люблю его. Несмотря ни на что.
Леонтьеву заранее она ни о чем не сказала. Только то, что собралась замуж. Он сам пожелал познакомиться с женихом и пригласил меня на их семейное торжество.
— Ой, представляю, какой будет для отца сюрприз, — смеется она. — Но при гостях он и виду не подаст, вот увидишь. Потом, конечно, устроит мне концерт. Будет отговаривать, убеждать, обещать исполнение любых желаний, я его знаю как облупленного… Еще в школе, когда мне надо было от него что-нибудь… ну такое, что он вряд ли разрешит, я ему задвигала вообще какую-нибудь дичь. Ну, типа, хочу тоннели и всё тут! Он ходил с бешеными глазами, упрашивал, чтобы я передумала… — Вика поворачивается ко мне и, гримасничая, передразнивает отца: — Доченька, прошу, одумайся! Что люди скажут!
— На дорогу смотри.
— А мне нафиг эти тоннели не сдались. На самом деле я хотела татушку себе набить, сам знаешь где, — многозначительно хихикает она. — Ну и пирсинг сделать. И он такой сразу разрешил, еще и обрадовался.
Вика заливисто хохочет, вспоминая свои выходки, потом резко замолкает. Останавливается на светофоре и, чувствую, снова смотрит на меня долгим взглядом.
— Герман, — слышу тихое, — я тебя люблю…
Скосив на нее глаза, выдавливаю улыбку.
— Зеленый уже, — киваю на светофор. — Поехали.
Она срывается с места. Через час с небольшим мы останавливаемся возле дома губернатора Леонтьева.
Наконец встретимся с ним лицом к лицу.
Удивительно — но я не испытываю ни малейшего волнения. А на ум ни к селу ни к городу приходит строчка из Симонова: ни любви, ни тоски, ни жалости…
10. Герман
Сегодня в доме Леонтьевых на скромном семейном торжестве по случаю дня рождения матери Вики собрался, наверное, весь местный «бомонд». От чиновников и крупных комерсов до богемы.
Я почти никого не знаю. Впрочем, неудивительно — Леонтьев, как только стал губернатором, поснимал многих с руководящих должностей. Поставил, где мог, новых, своих. А там, где не мог — наладил крепкие дружеские связи. Например, с прокурором.
— Вон, видишь, тот лысый мужик? С ним еще рядом толстяк и баба в розовом, —
