Галина Щербакова - Женщины в игре без правил
Это ничего? Это пусть канет? Но и идти к моргу стыдно, имея в виду вот это самое… счастье пальцев и тела. Хороша бы я была… Но ведь я иду, потому что хочу, чтоб он знал: я с ним вместе и в горе… я не просто так оказалась на его дороге. Не просто так! С другой стороны, я уже многое знаю. Он — Павел Веснин. Как же я могу его потерять, если я это знаю? Правда, он не знает, как зовут меня. Но он знает дом и квартиру. Нам никак невозможно потеряться. Мы, как два шпиона, найдем друг друга по половинке открытки".
— Идем домой, мама, — услышала Елена голос дочери. — Ты стоишь тут как ненормальная бомжиха. На тебя оглядываются люди.
— Да, — ответила Елена. — Да. Если я умру, запомни имя и фамилию — Павел Веснин. — Она уцепилась за Алку, чтобы не упасть, а Алка закричала внутри себя: «Господи! Я в тебя верю! Это ты меня послал за ней!»
— У нас ведь на такси денег нет? — спросила Алка.
— Нет, — тихо ответила Елена. — Но это ничего. Мы доберемся, а главное я тебе сказала. Павел Веснин.
Мария Петровна позвонила Кулачеву и все рассказала.
— Так удачно там оказалась Лена. Ей, видимо, кто-то позвонил.
— Маруся, — нежно сказал Кулачев. — У нее же нет телефона.
Он странно на нее действует. Самые невероятные вещи в его изложении упрощаются. То есть не так… Они ее не пугают.
— Я балда! — засмеялась она, напрочь забыв спросить, откуда Кулачев знает, что у Елены нет телефона.
— Маруся! — сказал Кулачев. — Сиди дома. Я постараюсь приехать как можно быстрее.
— Ты меня там ждал?
— Я тебя там ждал, — ответил Кулачев. — Именно поэтому у меня запарка. Ради Бога, никуда больше не исчезай.
Это и есть самое главное на свете — не исчезать и ждать его. Она не знала, что так бывает. Смолоду было всегда некогда, поклонники ее «Алкиного возраста» отлучались навсегда не просто за опоздание, а за возможность его совершить. Покойный муж был четок и точен, как хронометр. Она этим гордилась, не признаваясь никому, что со временем это ее стало раздражать, как уже некое излишество. Она упустила время сказать ему: «Знаешь, это ничего — пять минут туда-сюда. В освобожденном времени можно передохнуть». Упустила сказать сразу, а потом уже было поздно… А сейчас вдруг осознала, какое это ни с чем не сравнимое счастье — ожидание. Стоять у окна, трогать занавеску, обнаружить пятно на подоконнике и оттереть его, и снова вернуться к окну, и поправить складки на тюле, и решить, что нужно его сменить, и вернуться к чайнику, и потрогать, не остыл ли… Глупые, забубенные дела и предметы очеловечивались, одухотворялись, они ждали вместе с ней, и она точно угадывала лифт, на котором он едет, подходила к двери, и ей казалось, что и дверь знает.
Он входил и говорил:
— Господи! Как же у тебя хорошо.
А как там у нее хорошо! Все старенькое, все скрипит.
Единственное, что она себе позволяет, — менять на окнах шторы, на это она разоряется, но ей это надо — нарядное окно. Правда, последнее время возникли проблемы. Нарядное окно как бы выбивалось из остального. Палас затерт. Кресла обтерхались, полированный шкаф вопиет, что стар и угласт, но по-прежнему блестит оглашенно… Тогда она покупает темную штору, а шкаф запячивает в тень… и получается хорошо! Замечательно, можно сказать…
— Когда ты переедешь ко мне, — говорит Кулачев, и она вся замирает, потому что знает: никогда. Она кладет ему ладонь на губы, он целует ее медленно и нежно и повторяет:
— Когда ты переедешь ко мне…
Пусть он так думает. Даже того, что с ней уже случилось, слишком много для ее поздних лет. Она не приживется к чужим вещам, они не станут с ней заодно, чайники и веники.
Мария Петровна тщательно и не спеша вытирает пыль, мокрый половик покорно ложится у порога. Милые сердцу тряпки…
Она подошла к телефону и стала его протирать. Трубка спокойно урчала в руке, а она зачем-то дула в мембрану. И вот тут до нее дошли слова Кулачева, что у Елены нет телефона. Действительно нет. Сменщики сняли аппарат, а дочка свой старенький снять постеснялась. В их планах телефон первая покупка, у Марии Петровны на подходе одна халтура, за которую она получит нечаянные денежки и отдаст их целево — на телефон.
Тогда совершенно непонятно, как же могла узнать об Алке Елена, если все знал один Мишка? А телефона нет…
Она никогда не говорила Кулачеву про это. Она вообще с ним о дочери и внучке старалась не говорить, ей не хотелось, чтоб он знал, что Елена хроническая неудачница, что Алка может заразиться этим от матери, и уже есть признаки. Зачем ему об этом знать? Ну разошлась — делов! На фотографии красивая женщина, а то, что она на себя сейчас не похожа, разве это тема для разговора с чужим мужчиной, даже если он Кулачев? Мария Петровна стеснялась слова «любовник». Вот такая она дура, хотя в какой-то своей статье писала (еще до Кулачева), что слово надо реабилитировать, что система старых табу должна быть смягчена, ибо процесс освобождения женщины от крепости все равно идет, так давайте скажем: любовник — от слова любовь, а любовь — это лучше зла и ненависти и прочее, прочее… Ее статью тогда повесили на доску лучших материалов, она получила гневный отлуп в письмах от несогласного народа и коллективную благодарность от сотрудниц какого-то НИИ. Но тем не менее, пропагандируя и просвещая, Мария Петровна Кулачева называла «мой друг», «мой хороший приятель», «один близкий мне человек», так и не иначе.
Тихо положив трубку на рычаг, Мария Петровна как бы перевела часы назад и стала пересматривать свою внутреннюю видеопленку дня. Вот они едут на машине, разворачиваются у Склифа, Сережа-шофер показывает на морг (дурацкая шутка), а за углом жмется к стене Елена.
И смотрит она не на дорогу, по которой едут машины.
Она смотрит совсем в другую сторону, у нее жалко висят волосы, она обхватила себя руками, и как бы внутренне стонет, и если бы Алка не закричала: «Мама!» — они проехали бы мимо, и все! И возможно, Мария Петровна так бы никогда и не узнала, что делала в этом месте ее дочь. Дочь, у которой не было телефона, что почему-то знает Кулачев, хотя знать об этом не должен вовсе.
Мария Петровна тут же набрала его номер, но было занято. Было занято и через десять, и через двадцать минут. А это достаточное время, чтобы успеть создать новую реальность и заселить ее людьми, и связать этих людей отношениями, и ужаснуться собственному творению.
Уже через полчаса Мария Петровна ехала на троллейбусе на дочкину окраину. Бесстрастный мозг отметил: она сегодня уже во второй раз пренебрегает своими интересами ради девочек. Днем она умчалась с Алкой, не придя на свидание, сейчас она едет к Елене, снова не дождавшись Кулачева.
«Вот видишь, — говорила она себе, — когда возникает проблема выбора, то его просто нет. Нет выбора — он или девочки. Девочки! Я сто раз от него откажусь, и еще раз сто, если на пороге встанут их интересы!» Какие интересы, всполошилась другая часть Марии Петровны, видимо, та, что была падка на мужские ласки и прочие дьяволом созданные штуки. Какие интересы?
Он что, отбирает у них кров и дома? Что он делает против них? Но уже была взнуздана и стояла дыбом другая женщина. Та, что стыдилась постели, когда в нее входил Кулачев. Та, что отражением стыла в полировке угластого шифоньера, давясь гневом и протестом. Та, что ненавидела ту, которая почему-то знала эти распахнутые позы и радостно шла на поводу у другого тела.
Полировка шкафа подрагивала от возмущения тени, которая тихо умирала в структурах древесно-стружечной плиты и уже не чаяла выйти из нее, а тут — на тебе — оказывается, пришел ее час. Это она гнала кругом виноватую Марию Петровну на край Москвы. И та ехала, и склоняющееся к горизонту солнце было омерзительно жарким, и люди дышали открытыми ртами, как умирающие рыбы в момент подтачивания ножа.
В сотый раз Мария Петровна ощупала ключи от Елениной квартиры, больше всего боясь, что придет, а той Нет… Ну и куда она кинется дальше? На какой конец света?
Дома у Елены начались озноб и рвота. Так у нее бывало всегда от нервного срыва, от недосыпа, от неприятностей. Алка уложила ее в свою постель, которая оказалась неприбранной, и пошла ставить чайник. В большой комнате тоже ровненько лежала простынка и несмятая подушка, но на ней Елена явно не спала, а зачем-то постелила еще одну в ее, Алкиной, комнате и уж ее умяла будь здоров. «Его зовут Павел Веснин», — промурлыкала Алка. Факт занимал, царапал, возбуждал. С какой жадностью мать ткнулась всем лицом в эти жеваные простыни…
А с виду не скажешь! Ехала в троллейбусе как бесполый стручок, какой-то парень ей даже место уступил.
Другой ему сказал: «Ты че? Сел и сиди…» «Больная же…» — ответил парень. Тихо так поговорили двое о ее матери, которая сидела, закрыв глаза, и лицо ее было стерто, как будто кто-то добивался его изничтожения. «Павел Веснин оказался сволочью, — думала свою мысль Алка. — А другого у матери и не могло быть. Все силы ушли на борьбу с отцом. Как в Чечне. Все разрушено, а победителя нет и не будет никогда. С таким ее опытом разве найдешь хорошего человека? Все ж запрограммировано на войну и уничтожение».
