Коди Кеплингер - Простушка

Но мысль о пьяном отце… была невообразима. Я не могла даже представить его произносящим ничего более обидного, чем слово черт. Но агрессия? Я не могла этого представить.

Я только надеялась, что он не порезался этим стеклом. Я не винила его за это. Я винила мать. Она это с ним сделала. Уехала, исчезла, не звонила, не предупредила. Он никогда бы не сорвался, если бы не увидел эти дурацкие бумаги. С ним все было бы нормально, если бы он смотрел телевизор и читал журнал «Хэмилтон», а не отходил бы сейчас от похмелья.

Я продолжала уговаривать себя не плакать, пока собирала пылесосом более мелкие осколки стекла и выравнивала столик. Я не могла плакать. Если бы я заплакала, это не имело бы никакого отношения к тому, что мои родители разводятся. Это не было таким уж шоком. Это не было бы из-за того, что я скучала по матери. Она слишком долго отсутствовала для этого. Я бы даже не оплакивала семью, которая у нас раньше была. Мне нравилась наша жизнь, моя и папы. Нет. Я бы плакала из-за гнева, страха или чего-то такого же эгоистичного. Я бы плакала по тому, что это значит для меня. Мне придется стать взрослой. Мне придется заботиться об отце. Но в данный момент моя мать жила как кинозвезда в Калифорнии и вела себя эгоистично за нас обеих, поэтому мне нужно было отодвинуть слезы в сторону.

Я только задвинула пылесос обратно в шкаф, когда зазвонил домашний телефон.

— Алло? — сказала я в трубку.

— Добрый день, Простушка.

О, черт. Я забыла о встрече с Уэсли и о том дурацком сочинении. Из всех людей сегодня, почему это должен быть он? Почему этот день должен был стать еще хуже?

— Уже почти три, — сказал он. — Я собираюсь ехать к тебе. Ты сказала позвонить, прежде чем я выеду… я просто пытаюсь показать хорошие манеры.

— У тебя их нет. — Я кинула взгляд в сторону, откуда доносился храп отца. Гостиная, хоть и убранная, выглядела какой-то голой, и нельзя было предугадать, в каком настроении проснется папа. Вряд ли в хорошем. Я даже не знала, что скажу ему. — Послушай, я тут подумала, что лучше я к тебе приеду. Увидимся через двадцать минут.

В каждом городе есть один из тех домов, ну, знаете, которые настолько хороши, что не вписываются в основной пейзаж. Дом настолько выглядит вычурным, что, кажется, его хозяева так и кидают тебе в лицо свое богатство. В каждом городе есть один такой дом, и в Хэмилтоне этот дом принадлежит семье Раш.

Я не знаю, называются ли такие дома особняками, но в этом доме три этажа и два балкона. Балкона! Проезжая мимо, я разглядывала это сооружение множество раз, но никогда не думала, что попаду внутрь. В любой другой день я может даже была бы и рада посмотреть на внутреннее его содержание (конечно, я никому и никогда бы в этом не призналась), но сейчас мои мысли были настолько поглощены бумагами о разводе, что я не могла чувствовать ничего кроме волнения и разочарования.

Уэсли встретил меня у входной двери, на его губах играла назойливая самоуверенная ухмылка. Он облокотился на дверной косяк и сложил руки на своей широкой груди. Он был одет в темно-синюю рубашку с закатанными до локтей рукавами. И, естественно, несколько верхних пуговиц оставил расстегнутыми.

— Привет, Простушка.

Знал ли он, насколько неприятно мне это слышать? Я кинула взгляд на его подъездную дорожку, которая была пуста за исключением моего Сатурна и его Порше.

— Где твои родители? — спросила я.

— В отъезде, — ответил он, подмигнув. — Похоже, здесь будем только мы вдвоем.

Я оттолкнула его и зашла в большую прихожую, закатив глаза от отвращения. Поставив ботинки ровненько в угол, я повернулась к Уэсли, наблюдавшему за мной с легким интересом.

— Давай покончим с этим.

— Ты не хочешь тур по дому?

— Вообще-то нет.

Уэсли пожал плечами.

— Твоя потеря. Следуй за мной.

Он провел меня в огромную гостиную, размером, должно быть, со столовую в Хэмилтон Хай. Две крупные колонны подпирали потолок, а по комнате были расставлены три бежевых дивана и два такого же цвета кресла. На одной из стен я заметила гигантский телевизор, а на второй — камин. Январское солнце светило сквозь окна, занимавшие одну из стен от пола до потолка, его свет придавал окружению ощущение спокойствия и счастья. Но Уэсли повернулся и начал подниматься по лестнице, в противоположном направлении от удобной комнаты.

— Куда ты идешь? — потребовала я ответа.

Он глянул на меня через плечо с усталым вздохом.

— В мою комнату, конечно.

— Не можем мы написать сочинение здесь?

Уголки его рта слегка приподнялись, и он просунул палец себе под ремень.

— Можем, Простушка, но мы напишем его намного быстрее, если я буду печатать, а мой компьютер наверху. Ты сама хотела разделаться с этим побыстрее.

Я вздохнула и потопала вверх по лестнице.

— Ладно.

Спальня Уэсли находилась на верхнем этаже — одна из тех, с балконом, и была больше гостиной в моем доме. Его королевских размеров кровать все еще была не застелена, коробки от видеоигр валялись на полу у плейстейшен 3, подключенной к большому телевизору. К моему удивлению, в комнате пахло хорошо, смесью его туалетной воды от «Burberry» и свежей постиранной одежды, будто он только что ее разложил. Книжная полка, к которой он подошел, была переполнена книгами различных авторов, начиная от Джеймса Паттерсона и заканчивая Генри Филдигом.

Уэсли наклонился, и я отвела взгляд от его джинсов, пока он доставал с полки «Алую букву». Он сел на свою кровать и жестом пригласил меня сделать то же самое, я неохотно подчинилась.

— Окей, — сказал он, стуча пальцами по обложке книги. — О чем будем писать сочинение? Есть идеи?

— Я не…

— Я думал, может мы могли бы проанализировать Эстер, — предложил он. — Звучит, как клише, но я имел в виду глубину ее характера. Главное, в чем были причины ее измены? Почему она переспала с Димсдейлом? Любила ли она его или просто была распутницей?

Я закатила глаза.

— О Боже, ты всегда выбираешь наипростейший ответ? Эстер гораздо более сложна. Ни один из этих вопросов не показывает никакого воображения.

Уэсли посмотрел на меня, приподняв бровь.

— Ну ладно, — сказал он медленно, — раз ты такая умная, тогда почему она это сделала? Просвети меня.

— Чтобы отвлечься.

Окей, может это было натянутое предположение, но я просто не могла перестать видеть тот дурацкий конверт на столе и думать о моей эгоистичной стерве-матери. Я продолжала представлять, какой был мой отец — пьяный впервые за восемнадцать лет. Мой мозг искал что-нибудь — что угодно — что бы отвлекло меня от болезненных мыслей, так что может это не так уж и глупо, считать, что Эстер чувствовала себя так же. Она была одинока, окружена лицемерными пуританами и замужем за странным и непонятно где находящимся англичанином.