С любовью, Рома (СИ) - Евстигнеева Алиса

Глава 6

Семь лет назад

Наша дружба с Кириллом завязалась далеко не сразу. Да и о какой дружбе могла идти речь между подростками с разницей в возрасте три года? Тогда это казалось настоящей пропастью, да и не планировала я ничего такого. Подумаешь, мальчишка с проблемами. У меня своих было предостаточно. Но несмотря на это, продолжала кивать ему при встрече и ободряюще подмигивать каждый раз, когда видела его повесившим нос. Кир, конечно же, смущался, пытаясь сделать как можно более непроницаемый вид. Но уже через неделю он рискнул наградить меня несмелой улыбкой. И наверное, на этом можно было бы остановиться, но мне всё не давал покоя тот факт, что Рома даже не захотел выслушать о трудностях собственного брата. 

Обычно я предпочитала держаться в стороне от чужих невзгод, но на этот раз меня буквально разрывало от злости. Поэтому любви к Чернову после нашего похода к директору во мне не прибавилось. 

***

В то утро всё шло наперекосяк. А началось с того, что я не смогла открыть дверь. В нашем доме было принято каждый вечер запирать входную дверь на ключ изнутри. На два замка. Не то чтобы в этом была какая-то необходимость — один из замков был автоматическим, — но бабушка, пережившая лихие девяностые, полагала, что если не запереться, то нас обязательно украдут. Тот факт, что мы в принципе никому на фиг не сдались, волновал её мало. Ну а на такие мелочи, как первый этаж и отсутствие решёток, и вовсе никто не обращал внимания. 

Так вот, как обычно, в положенные восемь утра я планировала отправиться в школу, когда обнаружила отсутствие ключей в замке, где они обычно ночевали. Пару раз хлопнув глазами, я отправилась искать ключи в прихожей и не нашла. Все три связки. Я даже карманы курток вывернула и собственный рюкзак обшарила, но было пусто. Время начинало поджимать, и я позвала бабушку. Та, громко шаркая тапками и кряхтя, проделала всё то же самое: вывернула карманы, перетряхнула мой рюкзак и даже отодвинула обувную тумбу. Ключей не было. Мы с бабушкой непонимающе переглянулись и повторили те же самые действия, только в обратном порядке: тумба, рюкзак, куртки, замок. Я даже дверь на всякий случай подёргала, но она абсолютно точно была заперта.

Время шло, я нервничала. Но только спустя десять минут, когда ждать дольше было уже некуда, мы наконец обратили внимание на маму, которая стояла в дверях одной из комнат. Её трясло мелкой дрожью, но в период обострения это было настолько привычно, что я даже не сразу заметила.

— Ма, — осторожно позвала я её. — Ты ключи не видела?

— Ключи? — глухо, словно через толщу воды, переспросила она. — Какие ключи?

— От двери, — на автомате ответила я, уже подозревая, что если и получу от неё ответ, то он мне не понравится.

— От этой двери? — уточнила мать, указав пальцем в сторону выхода. — Это очень плохая дверь, опасная, — зачастила она. — За ней столько угроз…

— Лариса! — всплеснула руками бабушка. Порой она воспринимала мамины выходки как нечто досадное. — Куда ты ключи дела?! 

Мать запричитала что-то малочленораздельное, явно начиная нервничать ещё больше от нашего пристального внимания. А я почувствовала, что ещё чуть-чуть — и разревусь. В голове крутилась лишь одна мысль: как же я устала! Рванула в свою комнату, не снимая уличной обуви, и громко хлопнула дверью. 

Циферблат на дисплее телефона равнодушно отсчитывал оставшиеся до начала уроков пять минут. Первым, слава богу, в расписании значилась не математика. Но легче от этого не становилось. Меня буквально душило чувство безнадёги, как если бы дверь оказалась заперта на веки вечные. Взгляд сам собой упёрся в окно, за которым ветер раскачивал ветви молодого клёна, обрывая пожелтевшую листву и унося прочь. Шмыгнув носом и посильнее закусив губу, я вдруг подорвалась с места, взлетая на подоконник и пугая саму себя…

***

В школу я ворвалась минут через пятнадцать, задыхаясь от бега и без устали убирая от лица лезущие в глаза волосы (будь прокляты эти эксперименты!). И хоть звонок на урок уже давно отзвенел, моя решимость была непоколебима. И дело тут было не в тяге к знаниям: мне было жизненно важно почувствовать, что хоть что-то в этом мире подвластно моим решениям. Поэтому на английский я завалилась с каменным лицом, словно это было самым обычным делом — являться на уроки едва ли не с десятиминутным опозданием.

Инна Алексеевна бросила на меня раздражённый взгляд, но как-либо комментировать моё появление не стала, велев:

— Садись к Чернову, у нас контрольная.

Я с надеждой покосилась в сторону пустой парты, но реалии обычной российской школы, как всегда, оказались таковы: одна распечатка на парту.

И, даже не думая скрывать своего раздражения, я всё-таки уселась к Роме, демонстративно отодвинувшись от него как можно дальше. Танька, всё это время с любопытством наблюдавшая за мной, покрутила пальцем у виска.

Где-то с минуту я пялилась на листок с заданием, который лежал на стороне Ромы, но так и не смогла ничего там разглядеть. Пришлось тянуть шею, понимая, что, должно быть, выгляжу совсем дурой. Но я не сдавалась, пока Чернов с шумом не выпустил воздух из лёгких и с видом великомученика не придвинул ко мне распечатку. При этом прошипев:

— Вот почему так? Опаздываешь ты, а страдаю я!

Закатила глаза, еле удержавшись от того, чтобы не показать ему фак. Но воспитание по неизвестной причине вдруг взяло верх, и я принялась за самостоятельную, однако очень быстро поняла, что возможность прочитать задание мне ничем не поможет. Английский на данном этапе жизни для меня был той ещё китайской грамотой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я попыталась что-то изобразить у себя в тетради, наугад раскрывая скобочки, пока Чернов не фыркнул где-то возле моего уха.

— Ты вообще перфект не понимаешь?! — то ли спросил, то ли возмутился он. 

— Иди ты, — процедила я сквозь зубы, всё-таки решив забить на правила приличия. Но Рома отчего-то не обиделся и в следующий момент придвинул мне свою тетрадь, на полном серьёзе велев:

— Списывай.

— Издеваешься, что ли? — не поверила я ему.

Он ничего не сказал, лишь с чувством стукнул себя ладонью по лбу, намекая на степень моего кретинизма. Я скривилась и… с усердием принялась переписывать предложения, выведенные в тетради идеальным почерком, при этом буквально кипя от раздражения.

Тетради у нас собрали за пять минут до конца урока. Сложив их в стопку и захватив ее с собой, Инночка вышла из кабинета, оставив восьмой «Б» предоставленным самому себе. Народ тут же затрещал о том, «как же достали эти контрольные, не успели выйти, а нас уже обложили со всех сторон». 

Я же просто сидела, уткнувшись лбом в парту, и задавалась вопросом: а что это, собственно, было? К кому именно из нас двоих относился вопрос — ко мне или Чернову — я так и не поняла. 

Англичанка вернулась вместе со звонком. 

— Оценки послушали! — начала она. — Лапина — четыре, Калмышева — пять, Романова — пять…

Я даже дыхание задержала, почувствовав, как Чернов, сидевший рядом, победно хмыкнул:

— А кто у нас тут молодец?

Господи, ну почему его именно сегодня на поговорить-то прорвало? 

— Чернов — два…

Мы с Ромой резко вскинули головы на Инну Алексеевну, а потом в растерянности переглянулись. В начале я даже заподозрила его в том, что он опять решил выпендриться, как в прошлый раз. Но беглый осмотр соседа по парте показал, что тот пребывал в не меньшем шоке, чем я.

— Как два? — неожиданно вместо Ромы спросила я, порядком рассмешив одноклассников (видимо, миссия у меня была такая на этой неделе).

— Романова, тебе-то что? — отрезала Инночка, после чего уже совершенно другим тоном попросила Чернова: — Ром, останься на пять минут. 

Я не находила себе места, изнывая от тревоги и выписывая круги перед кабинетом английского.