Владимирова Екатерина - И телом, и душой
— Ты моя хорошая, — не переставая, причитал Макс, касаясь губами ее шеи, захватывая ими мочку уха и языком проникая в ушную раковину. — Моя самая хорошая…
Его рука, оторвавшись на мгновение от сосков, спустилась вниз, к талии, потянула за трусики, и те подались вниз, обнажая ее самое заветное местечко
Лена царапнула ногтями кухонный стол, словно в нем пытаясь найти опору, чтобы устоять на ногах, откинулась на Макса, и застонала громче, ощутив обнаженной кожей его восставшей плоти, готовой к тому, чтобы ворваться в ее темные глубины.
— Сделай так еще раз, милая… — попросил Макс хрипло, не прекращая круговым движений внутри нее. — Сделай так для меня…
Лена замотала головой, ударяясь ею об его плечо, лаская шелковой вуалью своих волос, наполнявших его легкие приятным запахом свежих яблок. И закричала. Громко, неистово, безудержно. А потом толкнулась на кухонный стол вслед за Максом, и выдохнула с болью в голосе:
— Я ненавижу тебя…
Макс тяжело задышал ей в волосы, щекоча своим дыханием затылок.
— Я знаю, — прошептал он в ответ, поворачивая ее к себе лицом и стягивая с бедер джинсы, и глядя в ее темно-карие затуманенные страстью глаза, выдохнул: — Но любишь все равно сильнее, чем ненавидишь…
Он был прав. Черт возьми, он был прав!
Лена застонала, почувствовав у себя между ног пульсацию его плоти. И дикое, нестерпимое, первобытное желание, чтобы он наполнил ее ею. До отказа. Она нуждалась в этом сейчас. Немедленно!
И он исполнил ее желание.
Свободной рукой убрал со стола все, что там находилось, включая и чашку кофе, подсадил Лену на него, резким движением раздвинул ей бедра и навалился на нее всем телом, стремительно врываясь в ее глубину и сладость.
Они вскрикнули одновременно от этого погружения. Лена сцепила ноги у него за спиной. Макс подхватил ее за попку, приподнимая над столом, сильнее, глубже погружаясь в нее, испивая драгоценный нектар ее сущности. Снова и снова врываясь в нее, выходя на мгновение, и снова погружаясь, еще глубже, если это вообще было возможно. Лена сжимала его плечи руками, прижимая к себе, царапая кожу, тяжело и часто дыша, и даже не пытаясь мыслить о чем-либо.
Макс сцепил свои руки на ее талии, словно пригвождая к месту, фиксируя положения тела, задвигался вновь. Еще и еще. Еще раз… И еще… В глазах что-то вспыхнуло, подобное взрыву, засияло, засветилось в сизой дымке. Он видел лицо Лены с выражением наслаждения в полуоткрытых глазах, ее сцепленные губы вдруг разомкнулись, издавая первобытный стон, и он тоже застонал, вторя ей. Яркие пятна поплыли перед глазами. Он толкнулся в жену еще раз и замер.
Сердце почти остановилось. Дрожь по телу, дрожь внутри. Сладость, разлившаяся по венам. Яркая вспышка, ослепившая его, и долгожданный крик первозданного наслаждения.
Таким было его удовлетворение.
Макс спал. А Лена смотрела на то, как он спит.
Самый красивый мужчина на свете.
Во сне он выглядел спокойным и беззаботным, умиротворенным и словно бы… тихим, обретшим нечто, что давно искал. Темные волосы немного отросли, челка почти касается век, прикрывая ресницы, губы не сжаты в плотную линию, а слегка приоткрыты, сквозь них прорывается его дыхание, а на щеках виднеется уже заметная щетина.
Он выглядел так, словно никакие заботы мира его не тревожат. Словно нет проблем. Нет непонимания и недомолвок в их жизни. Нет всего того, что стоит между ними много лет. Стоит… или ходит вокруг них, сжимаясь с каждым годом все плотнее и плотнее, окутывая их сетями, сжимая в тугое горячее кольцо, и не давая права вырваться из этого круга.
Лена немного приподнялась на кровати, глядя на мужа.
Макс лишь несколько минут назад выпустил ее из плена своих рук, которыми, словно паутиной сплел их тела воедино, прижимая жену к себе и чувствуя кожей ее дыхание.
Лена хотела бы погладить рукой его щеку, колючую от пробивающейся щетины, провести пальцами по волосам, чтобы ощутить их прохладу, или же поцеловать его губы…
Но вместо этого она просто спустила ноги с кровати и встала на пол, касаясь босыми ногами прохлады паркета. Она накинула на себя халат, привстала с кровати и выпорхнула из комнаты, стараясь ступать очень тихо, чтобы не разбудить Макса.
Завязала пояс халата, поплелась в ванную комнату, закрыла за собой дверь и присела на край ванны, уставившись на себя в зеркало. На бледном лице огромными казались карие глаза и алые, припухшие от поцелуев губы, и Лена заметила, как одинокая слезинка застыла в уголках глаз и скатилась вниз, оставляя на щеке мокрый след.
Больно… Снова больно!
Почему она позволяет ему так с собой обращаться?!! Приходить после очередной подстилки и заниматься потом с ней сексом, со своей законной женой, словно бы ничего не произошло?! Почему?!
Почему не оттолкнет? Не вырвется? Не уйдет?! Просто не скажет в лицо, что не желает делить его с кем-то еще?! Что просто хочет его… не любви, нет, ее ей никогда не добиться… Но хотя бы элементарного уважения! Человеческого уважения! Неужели она даже его недостойна, по его мнению?!
Лена спрятала лицо в ладонях, вытирая дрожащими пальцами слезы, заструившиеся по щекам.
Она никогда не могла отказать. Она всегда подчинялась.
С самой первой встречи.
У нее не было ни единого шанса на спасение. С того самого первого взгляда.
9 лет назад
Лето было довольно-таки жарким, поэтому в этот день, когда солнце нещадно палило, обжигая кожу горячими лучами, на Лене был простой хлопковый сарафан в голубой цветочек, немного выше колен, который посоветовала надеть бабушка. Светлые волосы собраны заколкой в хвостик, опять же, как посоветовала сделать бабушка, позволив лишь нескольким прядкам спадать вдоль висков по щекам.
Мнение Маргариты Ивановны всегда было для девушки, давно потерявшей родителей и воспитанной бабушкой, решающим. Его она прислушивалась, ему подчинялась, можно сказать. И почти никогда не смела его оспаривать. Потому что ее мнение стало и мнением Лены тоже.
Она потеряла мать еще при рождении, а отец, бывалый моряк, умер, когда Лене было три года. Вся забота и ответственность за малышку, оставшуюся сиротой, легла на плечи Маргариты Ивановны, которая души в своей единственной внучке не чаяла с самого ее рождения. Она ее и воспитала. Стала для нее и матерью, и отцом, и лучшей подругой, и советчицей. Не знавшая мужского внимания девочка, росла холеная и лелеемая Маргаритой Ивановной, как в цветнике с розами, не способных к выживанию за их пределами.
Нежная и прекрасная садовая роза. Ждущая умелого садовника, который смог бы обрезать острые и колкие шипы, не ранив тонкий стебель.
