Луиза Розетт - Больше никаких признаний (ЛП)

— Понятно. Ты лучше иди. Не опоздай на свою красную дорожку.

— Ноги моей на ней не будет, и мне все равно, что он подумает.

Она качает головой, одергивая подол платья.

— Мы с Дирком вернемся завтра к обеду и поедем с вами в центр, ладно? — она разглядывает меня, а потом добавляет, — я принимаю решение тебе поверить.

От меня не ускользнул намек, скрытый в ее формулировке.

***

Когда раздается дверной звонок, я сижу в гостиной с гитарой и играю этот чертов фа-аккорд. Ингересно, почему я настолько неправильно отношусь к практике, если знаю, что мне это нужно — Анджело никогда не упустит случая об этом напомнить.

Я подскакиваю и иду к зеркалу в коридоре, в миллионный раз спрашивая себя, верно ли мое решение. Щиплю себя за щеки, потому что Трейси всегда так делает, когда смотрится в зеркало — говорят, что от этого появляется румянец. Потом закатываю глаза и мчусь на кухню.

Перекладываю печенье на тарелку и ставлю ее на стол между стаканами с молоком. Когда я приглашала Джейми, он смеялся надо мной, говоря, что у нас «учебное свидание». Я развила эту тему, объяснила, что все будет очень корректно: молочко, печеньки и все такое. Поэтому я подумала, что получится смешно, если я и правда приготовлю печенье.

— Привет, — говорит Джейми, когда я, наконец, открываю дверь.

Мне требуется пара секунд, чтобы сообразить, почему он выглядит по-другому. Потом я понимаю — все потому, что он держит в руках книгу, пособие по подготовке к экзаменам. За все четыре года, сколько знаю Джейми, я впервые вижу его с книгой. Хоть мне и хочется отплатить ему за насмешки надо мной, сейчас не подходящий момент, чтобы высмеивать его за книгу в руках.

— Заходи.

Как обычно, Джейми нужно приглашать не один раз.

— Ты уверена, что твоя мама спокойно к этому относится? — спрашивает он.

— Если только ты не проведешь здесь всю ночь.

Я пытаюсь пошутить, но затем осознаю, что на самом деле, Джейми мог бы провести здесь ночь. В моей постели.

Я краснею, он выглядит слегка удивленным.

— Шутка. Извини. Давай все заново. Привет! Заходи. Пошли пить молоко с печеньками.

Когда я веду его на кухню, где на столе стоят молоко и печенье, он немного посмеивается.

— Ты не шутила.

Я ухмыляюсь и двигаю к нему тарелку.

— Печеньку?

Он берет одну и садится, откусывая ее. У меня возникает странное ощлцение, когда я наблюдаю, как Джейми Форта ест печенье, которое я для него приготовила, сидя за моим кухонным столом, чтобы потом мы смогли вместе делать уроки.

Прекрасная маленькая параллельная вселенная. Как плохо, что я собираюсь ее испортить.

Мне бы хотелось, чтобы у нас было просто «учебное свидание», и мы бы ели печеньки, как нормальная пара старшеклассников, но Джейми — не старшеклассник, и между нами никогда не было ничего нормального.

— Итак, мм, перед тем, как мы начнем, я бы хотела сказать тебе, что думала о нашей сделке и… мне нужно посмотреть видео.

Кухня наполняется тишиной, которой мешают лишь самые громкие кухонные часы в мире. Он смотрит на меня оценивающим взглядом своих золотисто-коричневых глаз. — Ты уверена?

Я киваю, глядя в сторону — не хочу, чтобы меня оценивали в такой момент.

— Когда?

— Может… после того, как позанимаемся?

Он разглядывает меня еще несколько секунд, а потом смотрит на мой ноутбук, лежащий на дальнем конце стола. Он тянется за ним. Когда он ставит его передо мной, я внезапно становлюсь не особо уверенной во всей этой затее — похоже, это плохая-плохая идея. У меня начинает сжиматься желудок.

— Подожди, сейчас? — спрашиваю я. Мой голос звучит тонко и безропотно.

Он кивает.

— Сейчас. Ты же сказала, что тебе это нужно… сейчас.

— Но если… если я не могу… я, наверно, буду не в состоянии после этого заниматься.

Он наклоняется и открывает ноутбук, а затем садится обратно на свой стул. Я пристально смотрю на экран загрузки, думая о маминых словах о том, что я никогда не смогу стереть его из памяти. Стану ли я после этого вспоминать об отце по-другому?

Я смотрю на свои руки, нажимающие на кнопки клавиатуры независимо от того, что творится у меня в голове. Я ищу видео, как в тумане, и в скорее нахожу его. Тянется томительная пауза, пока видео грузится, а потом, после всех догадок, мыслей и страхов перед ним, я смотрю его.

Качество видео гораздо лучше, чем я себе представляла, и когда лица попадают в объектив, я начинаю ощупдать когти паники вокруг своей шеи. Я уже некоторое время держу свои панические атаки под контролем, но сейчас одна из них вцепилась в меня мертвой хваткой — я упустила момент, когда еще была в состоянии остановить видео. Пока мое сердце сходит с ума, то делая двойные удары, то не делая их вообще, я слышу их разговор и затем вижу его, сидящего в каком-то грузовичке или внедорожнике. Он с людьми, которых я не знаю, улыбается, затягивается чьей-то сигаретой и отдает ее обратно. Никогда не видела, чтобы папа курил — мне даже в голову не приходило, что он это умеет.

Человек, который снимает — должно быть, Габриэль Ортиз — перемещает камеру, снимая всех людей в машине. Все они в форме, кроме папы и другого контрактника. На них гражданская одежда и бейджи с удостоверением личности.

Голос за кадром говорит:

— Пацаны, улыбнитесь, вас снимают скрытой камерой.

Так они и делают — улыбаются. Прямо перед взрывом.

Становится слишком громко для микрофона, и звук пропадает. Камера резко трясется и падает. Все в бежевой пыли, а в центре — светящийся шар. Это солнце. Солнце каким-то образом продолжает светить в центре всего этого разгрома. Мы думаем, что солнце на нашей стороне, что солнечные дни созданы, чтобы нас радовать, но вообще-то солнцу на нас плевать.

Снова появляется звук: крики, сгоны, тяжелое дыхание — боль в чистом виде. У меня сжимается горло, и я учащенно дышу — не чувствую разницы между своим дыханием и дыханием в видеоролике.

Стараюсь различить папин голос, но слышу только, как кто-то отрывисто повторяет: «О, Господи, о, Господи» снова и снова, как трещат пламя и оружейные выстрелы на расстоянии, которое все уменьшается. Кто-то (Гейб?) находит телефон и подбирает его. Он пытается удержать его в руках и продолжает съемку.

Когда бежевая пыль рассеивается, он наводит камеру на беспорядочную смесь тел и конечностей. Люди смешались в одну кучу с тем, что осталось от грузовика. И кровь. Везде.

Бомба — великий уравнитель. Наши сходства и различия ничего не значат, когда нас разрывает на куски. Под тончайшей кожей мы все одинаковы.

Звучит последний, слабый крик, и экран становится черным.

Все мускулы моего тела отказывают. Я сползаю со стула. Слезы и пот текут по моему лицу, я царапаю пальцами пол, ища, за что можно уцепиться. Все идет кругом перед глазами.