Жанна Ласко - Первое свидание
А все-таки я мерзавец: не могу заставить себя не сравнивать мою жизнь с ней и теми годами, что провел с Даниель. Я только сейчас осознал, насколько она была суха, резка, властна. Брижитт со всем соглашается, лишь бы, думаю, сделать мне приятное. Вот она легонько гладит пальцами мои волосы: в ней столько заботливости, великодушия, ласки. Истинное счастье! Мне кажется, что она уже знает обо мне все, но я не чувствую себя закабаленным, я абсолютно свободен. Она все принимает, все объясняет, все понимает. Подумать только, что я мог бы никогда не познать такого счастья!
Брижитт: В моих глазах не светится счастье, еще слишком рано. Но как он может смотреть на меня с таким восхищением? Мне кажется, мы немного смешны. Право, я не испытываю такого же восторга. Слишком, слишком рано! Наверное, мне надо привыкнуть к нему.
Альбер: Она дремлет. Я правильно поступил, что не стал тревожить ее. Она нуждается в отдыхе. Уже несколько дней в ней чувствуется нервозность. У нее достаточно поводов беспокоиться, винить себя. Это все же утомительно. И еще свет мне мешает. Она говорит, что боится темноты, поэтому мы не закрываем ставни. Вряд ли я смогу еще подремать немного. Но ничего. Нам так хорошо! Она так ровно дышит Мне кажтся, ей приятно. Надо поскорее вырвать ее отсюда. Я уверен, это поможет ей расслабиться.
АЛЬБЕР ВСТРЕЧАЕТ КАРОЛЬ
Король: Что он здесь делает, этот Алъбер, да еще с улыбкой до ушей?
– Добрый день.
– Я ждал вас. Не знал, в котором часу вы кончаете, вот и стоял у подъезда, смотрел на выходящих.
– Вы же потеряли столько времени!
– Я пенсионер, могу позволить себе такую роскошь. А вот у вас-то найдется для меня десять минут?
– Конечно.
Алъбер: Черт побери, какая же она красавица! И как невероятно похожа на свою мать! Мне кажется, будто я иду рядом с Брижитт, какой она была тридцать лет назад. Однако Король, пожалуй, более суровая, более сдержанная. В ее возрасте Брижитт наверняка была круглее, полнее, мягче, великодушнее.
– Зайдем сюда?
– Если вы не против, я предпочла бы поехать на площадь Мюрье.
– Вы знаете Перрин? Именно туда я повел вашу мать в первую нашу встречу.
– Вот оно что! То-то ваше лицо показалось мне знакомым. Должно быть, там вас видела.
– Могу я поговорить с вами доверительно, Кароль?
– Разумеется.
– Ваши споры очень повлияли на вашу мать.
– Правда?
– Она чувствует себя виноватой.
– На нее все ополчились: ваша сестра, ее старинная подруга, даже ее продавщица. И все под предлогом, что желают ей добра. Они не верят в нашу любовь, а она у нас совсем как у семнадцатилетних. Как будто любить можно только в молодости!
– Я бы скорее сказала, что вы сокрушаете многие прочные устои, которые зиждились на ее свободе.
Алъбер: Свобода? У Брижитт? Просто анекдот!
– Когда вы доживете до нашего возраста, Кароль, вы поймете. Нам говорят, что жизнь продолжается, что у третьего возраста потрясающие возможности жить обеспеченно, думают, что высоко ценят людей старшего поколения, обогащаются их знаниями, их опытом, но с трудом допускают, что они могут снова любить, начать новую жизнь.
– Нет, я убеждена, что вы заблуждаетесь!
– Вовсе нет! Молодые находят это отвратительным, особенно если они узнают, что в этом присутствует секс. Что касается совсем юных, то они соглашаются быстро, да, но лишь в том случае, если это не касается их родителей… Я пройду вперед… Добрый день, Перрин.
– Добрый день.
– Пожалуйста, Перрин, булочку с вишней и ревенем. И чай. А вы?
Ааьбер: Черт побери! Она заказывает то же, что и ее мать.
– Как обычно, Перрин.
– Вы тоже верны себе, как я вижу! А в наши дни верность вышла из моды: верность и женщине, и месту, и своим привычкам. Канула в вечность!
– Да, иные времена, иные нравы. Или просто мы живем достаточно долго, чтобы иметь возможность открыть у себя второе дыхание. Быть верным всю жизнь – это, разумеется, возможно. При условии, что жизнь только одна. А я чувствую сейчас, будто у меня их две. Одна была до смерти моей жены, и вторая – после. Когда она умерла, мы уже давно не любили друг друга. Так кому бы я мог остаться верен?
– Никто вас ни в чем не упрекает. Вы вдовец, вы ищете свое счастье, это вполне естественно.
– А вот моя дочь так не думает. Ваша реакция в отношении матери отнюдь не типична, уверяю вас.
– Моя мысль может показаться вам одиозной, но не прячет ли ваша дочь за этим беспокойство за наследство, которое моя мама может отобрать у нее или растратить?
Альбер: Забавная мысль! Откуда она такое черпает?
– Мне потрясающе повезло: пенсия, которую мне пожаловало Министерство народного просвещения, защищает меня от подобных поползновений.
Король: Он знает только свои занятия, я же ежедневно вижу людей, которые готовы растерзать друг друга за три старых стула.
– Кароль, ваша мать рассказала вам о наших планах попутешествовать?
– О, вопреки всему! Как видите, у вас есть чем возбудить алчность. Куда же вы намереваетесь поехать? Мама мне ничего не сказала об этом.
– В Таиланд.
– В Таиланд!
Кароль: Представляю, как отреагирует его дочь, увидев, что наследство превращается в билеты на дальний авиарейс…
– Главное, мне надо одолеть Брижитт. У нее полно предлогов: Летисия, ее работа…
– К этому надо добавить, что мама еще не на пенсии.
– Но она может дать себе отдохнуть, ей это необходимо.
– Постойте, Альбер. Мама привыкла все решать сама. Не пытайтесь ее подчинить себе, она заартачится.
Альбер: Суровая оценка! Эти замечательные современные женщины меня пугают.
– Я надеялся найти в вас союзницу.
Кароль: Согласна, я уже отделала его, но не надо отталкивать.
– Не разочаровывайтесь. Я помогу маме почувствовать себя свободной, свободной от нас, дочерей. Что же до остального, пусть она устраивает свою жизнь сама. У нее бутик, ее продавщица, кредиты. Она знает, что должна делать.
– Вы против нашей поездки?
– Могу ли я заранее быть против? Нет. Но я против путешествия, на которое она согласится заведомо ради вашего, а не своего удовольствия. Я не хочу, чтобы она шла на жертвы ради кого бы то ни было. Жертвенность – это не долг. Самое большее – призвание.
ДАНИЕЛЬ
– Я никогда не рассказывал тебе о Даниель, моей жене?
Брижитт: Вот добрались и до этого! Это было неизбежно.