Елена Булганова - Первый жених страны

– Я верю, – ответила Олеся и низко опустила голову, чтобы Вера Ильинична не увидала, как заливает ее щеки бордовая краска.

В тот же день она поехала вместе с Верой Ильиничной в ее квартиру и позвонила на работу, чтобы выцыганить у начальства несколько дней за свой счет. Родителей своих ставить в известность она пока не стала. Не хотела волновать, да и объяснять пришлось бы им слишком многое. Решила просто звонить им каждый вечер по мобильному, как будто из Питера.

За всю свою прежнюю жизнь Олеся летала на самолете считаное количество раз. А теперь – почти каждый день. Ее отпуск давно закончился, а она все еще обитала в Москве, вместе с Верой Ильиничной ждала, когда Женя вернется из больницы. И три раза в неделю летала в Питер на службу. Хорошо хоть начальство, которому Олеся пространно наплела о своих обстоятельствах, позволило работать не каждый день. Перелеты поначалу забавляли и горячили кровь, но быстро вошли в привычку, понемногу стали раздражать. В понедельник утром она, сонная и разбитая, ввалилась в салон очередного самолета, который должен был доставить ее в Питер к началу рабочего дня. Место ей досталось у окна. И это было очень хорошо: не придется толкаться в узком проходе, пропуская запоздавших пассажиров. Олеся устроилась с комфортом, то есть поджала ноги, проглотила таблетку аспирина, закусила ее захваченным в дорогу большим яблоком и положила на колени газету, купленную тут же в аэропорту. И спросила себя, что делать: поспать еще немного перед работой или почитать газету с претенциозным названием «Жизнь», потому что когда еще удастся хоть что-то почитать.

Вдруг она вздрогнула, и надкушенное красное яблоко покатилось в проход, под ноги бредущим к своим местам пассажирам. С обложки на нее смотрело ее собственное лицо. Олеся зажмурилась, отодвинула газету подальше от глаз и снова посмотрела. Наваждение не исчезло. На фотографии она была запечатлена в полный рост, в движении, отчего изображение оказалось несколько смазанным.

Но лицо, к сожалению, вышло отчетливо, во всей красе: с приоткрытым ртом и безумными глазами. Фоном служили больничные стены. Олеся удивилась: она помнила журналистов, толпящихся у входа в отделение, но не заметила, чтобы кто-то наводил на нее камеру.

Вокруг ее мятущейся фигуры были разбросаны фотографии поменьше, в основном Женя в компании различных женщин. Над всем этим пламенел крупный заголовок:

Олеся съежилась в своем кресле, прикрыла лицо ладонью. Ей вдруг показалось, что все проходящие мимо бросают на нее любопытные взгляды. Это было так нестерпимо стыдно, даже щеки запылали. Кое-как занавесившись волосами, Олеся перевернула газетную страницу и стала читать:

«Как уже известно нашим читателям, 30 мая всеми любимый и уважаемый артист Евгений Дорохов едва не подорвался на гранате, установленной на съемочном поле боя в Подмосковье каким-то криворуким пиротехником. К счастью, ужасный слух, что лицо артиста изуродовано, оказался всего лишь плодом воображения недобросовестных писак. Артисту опалило плечо, и он на пару часов начисто лишился слуха и зрения.

Известно, что Евгений не слишком любит давать информацию о себе, а люди, так или иначе связанные с ним, также заражаются от него этой странной молчаливостью. С этим заговором молчания столкнулся и наш корреспондент, когда старался хоть что-то выведать у врачей Склифа. Господа врачи, не будьте так жестоки! Пока вы замалчивали состояние знаменитого пациента, тысячи женщин и девушек нашей страны едва не сошли с ума от тревоги за жизнь своего кумира.

И еще нечто очень интересное заметил наш корреспондент, тоскуя в неизвестности посреди больничных стен. После пятичасового пребывания артиста в клинике возле его палаты появилась женщина с перепуганным лицом, в сопровождении одного из друзей Евгения. Она буквально ворвалась в палату, где пробыла минут десять. Наблюдательный фотограф подсмотрел, что, когда она вышла из палаты, глаза ее блестели от слез, а с губ начисто исчезла помада. После женщина была замечена за милой беседой с матерью Жени.

Надо отметить, что все прежние женщины, замеченные в обществе артиста, на поверку оказывались или подругами его матери, или дочками этих самых подруг, или костюмершами или гримершами, которых галантный Женя водил в рестораны в благодарность за отлично выполненную работу. Мы срочно подняли архив, но испуганной посетительницы там не обнаружили. Так кто же она, господа? Затянувшееся одиночество первого жениха страны давно уже всерьез пугает армию его поклонниц. Ради их спокойствия нам бы хотелось как можно скорее узнать имя этой женщины и точно установить, в каких отношениях она находится с артистом. Друзья Дорохова, как обычно, отказываются от комментариев. Лишь один из них прозрачно намекнул, что эта женщина как-то связана с прошлым Жени. Мы заинтригованы! Просим всех, кто узнал неизвестную по фотографии, немедленно связаться с нашей редакцией».

Самолет уже набрал высоту и величаво плыл вперед, расталкивая облака. А Олеся даже не заметила, в какой момент он оторвался от земли. Ей было плохо, тошно. Она чувствовала себя так, будто узнала, что объявлена во всесоюзный розыск. Как посмели эти журналисты объявить на нее охоту? Как посмели смаковать подробности, превращая все хорошее в нечто отвратительное, дурно пахнущее, клубнично-продажное? Знает ли про эту статью Женя? И что скажет, когда узнает? Не упрекнет ли ее в том, что она была так неосторожна, что не сумела укрыться от внимания человека с фотокамерой?

И вдруг Олеся отчетливо поняла: им предстоит расстаться. Никакая любовь не в силах противостоять такому цинизму. Она же просто не сможет посмотреть ему в глаза! И Олеся заплакала тихонечко в своем углу, все так же закрывая ладошкой лицо.

На работу она по прилете в Питер так и не поехала. Позвонила и пожаловалась на сильное отравление. Как она могла поехать в офис, если там уже все наверняка прочитали эту ужасную статью. Да ее сведут с ума расспросами! Даже голос секретарши, принявшей сообщение о болезни, показался Олесе каким-то неестественным. Едва выслушав, девушка попыталась что-то спросить. Но успела произнести лишь:

– Олесь, а…

Но та уже швырнула трубку. И поехала домой залечивать душевные раны.

Вовсю трезвонил телефон. Олеся взяла трубку, приблизила к уху и замерла, не произнося ни звука. Она на ходу постигала законы конспирации.

– Леська! – долетел до ее ушей такой родной и любимый Женин голос.

– Женечка, – прошептала она, прижимая трубку к уху.

– Ты что же по мобильному не отвечаешь? Забыла после самолета включить, да?