Мелани Кертис - Вернись до заката
— Что за погода!
Тяжелая дубовая дверь крякнула и открылась. Появилась Марион с подносом, на котором стояли две большие красные кружки, распространявшие вокруг себя неземной запах свежесваренного кофе.
Патриция с облегчением оставила свое занятие.
— Спасибо, тетушка! Ты как будто читаешь мои мысли, — с благодарностью сказала она.
— Но твоей головной боли это не поможет.
— А откуда ты знаешь, что у меня головная боль? — удивилась Патриция.
Марион убрала со стола бумаги и сама примостилась с краешку. Ее длинные жемчужные сережки легонько раскачивались, и в них отражались и чашки с кофе, и сама Патриция.
— Когда у тебя болит голова, ты всегда немного хмуришься, как будто с трудом пытаешься сконцентрироваться. Почему бы тебе не принять таблетку аспирина?
— Я думаю, голова сама пройдет. Не беспокойся.
— Как же мне не беспокоиться? Густав не показывался?
— Нет.
Патриция обхватила кружку с кофе двумя руками, стараясь сохранять бесстрастный вид.
— Наверное, он уже уехал.
— Да вряд ли. Я уж знаю, каким настойчивым может быть твой муж, если ему что-нибудь нужно. Помнишь, как он боролся за заказ на рекламу продукции кондитерского концерна? Он обошел всех конкурентов, работая день и ночь.
— Кому ты это рассказываешь? Думаешь, я не помню этого?
Старая обида ядовитой змеей шевельнулась в сердце Патриции. Эта рекламная компания дорого ей обошлась. Бывали ночи, когда Густав оставался в офисе, чтобы всегда быть под рукой, если он срочно понадобится. Он почти не бывал дома. Дошло до того, что Патриции приходилось чуть ли не назначать встречу со своим собственным мужем через его секретаршу — надменную Нору, которая всегда заставляла Патрицию ощущать свою вину за то, что она отвлекает Густава от важных дел.
Это воспоминание лишний раз напомнило Патриции, почему ей не стоит возвращаться к Густаву. Он может выкроить месяц отпуска, чтобы добиться примирения с ней, но работа все еще оставалась для него главным приоритетом.
— Он уже не муж мне… По крайней мере, в традиционном понимании этого слова.
Патриция опять потерла висок. Ее головная боль все усиливалась.
— Все-таки придется принять таблетку.
— На твоем месте, я бы немного подождала, — заметила Марион, выглядывая в окно.
Патриция посмотрела в том же направлении и увидела Густава, стоящего на крыльце дома. На нем быль стильный серый плащ, мокрый на спине. Он аккуратно отряхнул зонтик, сложил его и зашел в их магазинчик. Через минуту он появился перед ними, загораживая собой дверной проем. Его чернью волосы от влаги сворачивались колечками, а капельки дождя дрожали на лице, делая его глаза еще синее.
Для Патриции время остановилось, замерло, прекратило свой ход. Она не сразу заметила, что задержала дыхание и намертво вцепилась в кружку, будто та могла ей чем-нибудь помочь, как будто она была ее спасательной шлюпкой в море неопределенности.
— Доброе утро, — приветливо встретила Густава Марион.
Даже слишком приветливо, по мнению Патриции.
— А мы как раз кофе пьем. Присоединитесь к нам? Насколько я помню, вы пьете черный и без сахара?
Обходя вычурную старинную мебель, Густав удивленно усмехнулся:
— Польщен, что вы помните.
— Я помню многое, Густав Батергейм. Что-то хорошее, а что-то — и не очень.
С этими словами Марион исчезла за массивной дубовой дверью, оставив Патрицию наедине с Густавом.
Несколько секунд никто из них не осмеливался заговорить. Все это время Густав глядел и не мог наглядеться на Патрицию. Одетая в светлые джинсы и светло-зеленый кашемировый свитер, подчеркивающий цвет ее глаз, Патриция выглядела как никогда юной и хорошенькой, что было особенно приятно в такой унылый осенний день, когда кажется, что все, за что ты берешься, обречено на провал.
— Как ты себя чувствуешь сегодня?
— Прекрасно, — солгала она, надеясь, что противное пульсирование в висках когда-нибудь прекратится. — Я думала, ты в Оттаву уехал.
— Да что мне там делать, в отпуск-то?
Она обычно нервничала, когда Густав бывал хмур, но и сейчас, когда он вовсю улыбался, спокойнее ей не стало. С удивлением она обнаружила, что отвечает ему улыбкой. Густав, почувствовал, будто у него крылья выросли. Ее улыбка отогрела его замерзшее сердце, даря несбыточные надежды.
— Я надеялся уговорить тебя составить мне компанию, — негромко проговорил он.
— А куда ты собираешься?
Теперь пальцы Патриции еще крепче держали злосчастную кружку. Надо было сразу же сказать «нет», что бы он ни предлагал, упрямо подумала она. Но дождь за окном стучал так тоскливо и однообразно, что у Патриции больше не было сил сидеть взаперти.
— Я тут обнаружил чудесный спортклуб неподалеку. Можно было бы съездить туда, да и сделать массаж заодно. Ты как?
— Умеешь ты уговаривать… — протянула Патриция, надеясь, что ее голос звучит беспечно и легкомысленно, как и полагается в такой ситуации, хотя это было вовсе нелегко, ведь Густав так пристально смотрел на нее, что ей казалось, что она вот-вот растает, словно Снегурочка.
— Да, раньше я умел это, — ответил Густав хрипловатым голосом, продолжая гипнотизировать Патрицию голодным взглядом. — Ну что, поедешь со мной?
— Я… Я сначала должна поговорить с тетей.
— Что такое, дорогая?
Марион, казалось, материализовалась из воздуха, неся на подносе дымящийся кофейник, который она аккуратно поставила на стол.
— Густав приглашает меня покататься, а потом мы, может быть, заедем в спортклуб. Ты обойдешься без меня?
Марион закатила глаза в деланном удивлении.
— Что-то я не заметила, чтобы наши посетители толпами рвались в магазин сегодня. Конечно, поезжай. Может, у тебя голова пройдет.
— Голова? — Густав недоуменно посмотрел на Патрицию.
— Да она уже почти прошла, — поспешила выкрутиться она.
Густав нахмурился.
— Обязательно прими аспирин. Кстати, ты сегодня что-нибудь ела?
— Не ела, — тут же ответила за нее Марион. — Сказала, что не голодна.
Густав был безжалостен.
— Мы никуда не поедем, пока ты не съешь хотя бы какой-нибудь бутерброд. Причем сделаешь это при мне, чтобы я мог убедиться, что ты и впрямь его съела.
Марион с облегчением вздохнула. В этом она была полностью солидарна с Густавом. Последнее время ее племянница что-то выглядела худенькой и бледной. Она никогда не придерживалась модной точки зрения, что чем худосочнее девушка, тем она красивее. Насколько она знала, большинство мужчин думало так же, как и она, но не каждый имел смелость вслух об этом сказать.
