Вера и Марина Воробей - Черепашкина любовь
Услышав про завтра и про школу, Черепашка почувствовала какую-то необыкновенную, никогда ранее не испытываемую радость, как будто внутри у нее вспыхнул яркий факел. Ей стало жарко, захотелось распахнуть дубленку. Она представила, как Гена на глазах у всех ее одноклассников подойдет к ней на перемене и отдаст кассету. И уже в эту минуту Люся знала, что какая бы дикая и несуразная чушь ни была бы записана на его кассете, она будет слушать ее днем и ночью и выучит наизусть. Потому что ему это нравится. Однако Черепашка не спешила с ответом:
– Что ж, приноси, – стараясь говорить как можно более безразличным голосом, произнесла она. – Только с одним условием.
– С каким? – Геша сосредоточенно наморщил лоб.
– В обмен на одну книжку, которую ты пообещаешь прочитать.
– Обещаю, – с готовностью согласился он, энергично кивнув.
– Тогда до завтра. – Черепашка, как маленькая, помахала ему варежкой, а он улыбнулся и тихо ответил:
– До завтра.
8
– Привет!
Мама смотрела на нее так, будто увидела впервые в жизни. И по этому ее взгляду, удивленному и в тоже время изучающему, Черепашка поняла, что хитрить или скрывать что-либо бесполезно.
– Я влюбилась! – выпалила она, порывисто и как бы виновато стягивая с головы вязаную белую шапочку.
– Да?! – Мама округлила глаза. – Интересное кино… А тебя тут уже группа товарищей обыскалась.
– В каком составе? – деловито поинтересовалась Черепашка, расстегивая «молнию» на правом сапоге.
– В составе лучшей подруги Лу и друга детства Ермолаева Юрия.
Мама с дочкой почти всегда общались в таком деловито-шутливом тоне, употребляя одним им понятные речевые обороты.
– Я даже телефон выключила, – пожаловалась дочери Елена Юрьевна. – Звонит каждую секунду! Просто жуть, что творится! А ты эту новость уже кому-нибудь сообщила?
– Нет, пока только тебе…
«Молния» на левом сапоге, как это случалось с ней через раз, заела. Люся посмотрела на маму глазами, полными неподдельных слез:
– Так ведь и умру в одном сапоге!
– Ну и кто он, этот счастливчик? – Мама, кряхтя и охая, пыталась справиться со сломанным замком. – Все, Черепашка, я тебе обещаю: однажды ты проснешься и не найдешь в прихожей этой антикварной рухляди! – С угрозой в голосе предупредила она. – Похоже, пока я не приговорю эту сладкую парочку к смертной казни через сожжение на костре, ты новые сапоги не наденешь!
Наконец-то маме удалось справиться с капризным замком. Отшвырнув в угол ненавистный сапог, она спросила, переводя дыхание:
– Ну и откуда он упал на наши с тобой головы?
– Да из десятого класса! Мам, он в нашей школе учится, и зовут его Гена! – счастливо рассмеялась Черепашка.
Нет, больше ни у кого на свете нет такой смешной и умной мамы. Это точно.
– Уже легче, – улыбнулась в ответ Елена Юрьевна. – Позвони Юрке, ладно? А потом поговорим. Похоже, у него что-то стряслось.
Едва Люся воткнула в розетку вилку телефона, как тот разразился нетерпеливым и требовательным звонком.
– Алло! – весело крикнула в трубку Черепашка.
– Вернулась? – сурово поинтересовались на том конце провода.
– Да…
– Ну и что ему от тебя нужно, этому супермену из десятого «Б»?
– Юрка, ты? – опешила Люся.
– За ручку он ее держал! Тоже мне Ромео! – вместо ответа зло усмехнулся Ермолаев.
Никогда раньше Юрка не разговаривал с ней в таком тоне. Да и голоса такого она у него тоже не слышала.
– А откуда ты… – начала было Люся, но тут же осеклась.
В эту минуту словно яркая вспышка внезапно озарила ее сознание. Черепашка все поняла: Юрка прочитал записку и пришел в назначенный срок к метро. И значит, ей тогда не почудилось, что за ней следят. И там, в кафе, тоже не почудилось!
– Ты за нами следил! – Это был не вопрос, а гневное утверждение.
Ермолаев не стал отпираться:
– Следил, и что с того?
– Да как ты мог?! – Сейчас она готова была разрыдаться.
Он и сам не понимал, что заставило его решиться на такую подлость. Прежде всего он прочитал чужую записку. Это все равно, что вскрыть и прочитать письмо, адресованное не тебе. Или рыться в чужих карманах. За всю свою жизнь Юрка ничего такого себе не позволял. Да главное, и потребности не испытывал! Понятия о чести и порядочности Юрка, казалось, впитал с материнским молоком. Вообще он был очень воспитанным, учтивым и разумным человеком. Так что же тогда с ним произошло? Временное помутнение рассудка? Он и сам не знал ответа на этот вопрос. Только когда к нему в руки попала эта проклятая записка, и когда он стоял у «Фрунзенской», высматривая Черепашку, и когда дрожал от холода (а может, вовсе и не от холода) за стеклами этой забегаловки, он понял весь глубокий смысл выражения «не принадлежать самому себе». Будто все эти действия совершал не он, а кто-то другой, кто вселился в него в ту секунду, когда взъерошенный второклашка со словами: «Передай это Люсе Черепахиной!» – сунул ему в руку во много раз сложенный листок бумаги.
Ну хорошо, допустим, прочитал, выследил… Вернее, это, конечно, плохо, но хоть как-то объяснимо. Но зачем же он позвонил и выдал себя с потрохами? Можно ведь было поступить более разумно? Нет, не мог Юрка поступать сейчас разумно. Потому что он просто обезумел от ревности. Да, Ермолаев Юрка был влюблен в Люсю Черепахину. И уже очень и очень давно. Только сам до этой минуты не подозревал об этом. Такое тоже бывает. Впрочем, он и сейчас не чувствовал в душе никакой к ней нежности. Вовсе даже наоборот: ему хотелось нахамить Черепашке, сказать ей что-то обидное, колкое, что угодно сделать, только бы она поняла: тот человек, который подарил ей цветы, а после держал за руку в кафе, ее обманывает.
– Неужели ты не видишь, что это циничный, самовлюбленный тип! Не верь ему, Люся! – орал в трубку Юрка. – Держись от него подальше, слышишь?
Откуда взялась в Юрке такая уверенность, он и сам не знал. Наверное, любящее сердце, даже то, что и само о себе не знает пока, что оно любящее, становится зорким и чутким.
– Это ты теперь держись от меня подальше, понял? – глотая слезы, выдавила из себя Люся.
Она опустила трубку на рычаг и заплакала. Что это были за слезы? Слезы горечи или радости? Наверное, все вместе. Слишком много событий, необыкновенных, ярких… Слишком много для одного дня. Черепашкино сердце, не привыкшее к таким потрясениям, не могло вместить в себя столько всего разного. В один день она обрела любовь и потеряла друга. Сейчас ей казалось, что и то и другое – навсегда. Ну почему Ермолаев оказался таким болваном? Зачем он прочитал записку? Зачем следил за ней? Зачем он говорил про Гену гадости? Ведь он совсем его не знает! Его никто не знает, кроме нее!
