Ева Модиньяни - Женщины его жизни
Она научилась вести себя за столом, наблюдая, как это делают другие приглашенные на деловой обед, но всякий раз, когда приходилось чистить яблоко, чувствовала себя не в своей тарелке. Свободно владела английским и французским благодаря долгому корпению над учебниками, но ее произношение было небезупречным. Вторым языком, после итальянского, для нее был немецкий.
Год тому назад, намереваясь изучить вместе с Бруно Брайаном все аспекты договора, заключенного с одной из стран Персидского залива, адвокат Бранкати взял ее с собой в Сен-Тропез. Барон показал ей яхту и дом в бухте Каннебьер. В тот же вечер в Ницце она поднялась на борт самолета «Ди-Си-9», направлявшегося в Милан. Вот и все. Теперь она смотрела на человека, отделенного от нее расстоянием в тысячу световых лет, который совсем недавно собирался ее поцеловать.
Все эти мысли проносились в голове у Карин, пока Бруно говорил по телефону с адвокатом Бранкати. Сказка о Золушке так и останется сказкой, спрашивала она себя, или после перерыва волшебство начнется вновь? Время от времени он ей улыбался. А цветы, украшавшие ее каюту, они настоящие? Наяву ли она видела наряд от Валентино и серьги с жемчужинами? Она взглянула на часы. Полночь. Пора бежать прочь с бала, если она не хочет увидеть, как ее бальный наряд превратится в старые обноски. Иллюзии опасны, особенно для тех, кто всегда отшатывался от них в ужасе. Лучше уж продолжать жизнь наилучшей из секретарш, чем стать самой неуклюжей из любовниц. Тем более что ей так и не удалось понять, готова ли она на самом деле отдаться мужчине.
Карин была фаталисткой, ей пришло в голову, что их прервали не случайно, что это был знак судьбы. Такая мысль чрезвычайно точно вписывалась в ее жизненную философию целомудренной весталки и полностью отвечала ее трезвому реалистическому взгляду на мир.
«Каждый должен иметь мужество оставаться на своем месте», – решила она.
ИСТОРИЯ КАРИН
СИРОТСКИЙ ПРИЮТ
– «С днем минувшим жизни бренной расставаясь, на день ближе к вечности подходим», – громыхал басовитый голос сестры Сабины. У нее были большие выцветшие голубые глаза навыкате. Белки глаз, щеки и нос были иссечены красными прожилками склеротических сосудов. Точь-в-точь как у крестьян, посещавших таверну.
У Карин, коленопреклоненной вместе с сорока остальными пансионерками на холодном полу громадного дортуара школы-интерната, грозные слова и громовой голос сестры Сабины вызывали трепет.
Каждый вечер по заведенному распорядку повторялся один и тот же ритуал: девочек-сирот выстраивали в два ряда и по мрачному коридору с высокими потолками вели в дортуар. Тут каждой полагалось быстро раздеться возле своей кровати, аккуратно сложить одежду, затем вымыть руки, ноги и лицо ледяной водой из белого эмалированного тазика с голубой каймой, помещавшегося на скамеечке в ногах железной кровати. К каждой маленькой кроватке была приставлена скамеечка с таким тазиком. По завершении туалета все опускались на колени на ледяном полу и повторяли слова вечерней молитвы вслед за сестрой Сабиной, которая в смутном представлении Карин была чем-то вроде ведьмы из всегда пугавшей ее сказки о Гензеле и Гретель.
Грозный голос монахини сулил страшные кары им всем, но особенно ей: ведь она не была настоящей сиротой, и за это ей доставалось больше, чем остальным.
Окончив молитву, девочки поспешно прятались под стеганые грубые одеяла.
Карин дрожала от холода, но горло у нее пересохло от жажды. Сестра Сабина тем временем в развевающемся одеянии, распространявшем вокруг запах ладана и нафталина, решительной и неумолимой поступью приближалась к кровати Карин.
– Перед сном, – приказала она, как всегда, – ты должна прочесть «Отче наш», чтобы господь ниспослал милость твоей матери.
Карин повиновалась. Она привыкла к послушанию, но ей хотелось пить. Ее часто мучила жажда по вечерам, а сегодня просто сил не было терпеть.
– Я хочу пить, – сказала она, набравшись смелости.
Сестра Сабина склонила к Карин свое багровое лицо, обрамленное белоснежным чепцом, и пригвоздила ее взглядом к постели.
– Was? [12] – переспросила она громовым басом. – Чего ты хочешь?
– Wasser, bitte [13], – умоляющим, едва слышным голоском попросила девочка.
– Ach, so! [14] – воскликнула монахиня. – В постели не пьют, – отрезала она, отказывая девочке в питье вовсе не из жестокости, а лишь потому, что опасалась ночного недержания. И без того слишком многие воспитанницы непроизвольно мочились в постель.
Мучаясь жаждой, Карин долго не могла заснуть. Она слушала колокол, отбивающий часы на далекой колокольне, и расслышала даже гудок поезда. В спальне царила тишина, голубая лампадка под распятием лила призрачный свет.
Выждав, пока все уснут, девочка потихоньку выскользнула из постели и, ступая босиком по холодному полу, прокралась к тазу с водой, которой пользовалась для вечернего умывания. Напившись, она вновь скользнула в кровать.
Вода была не такая хорошая, как из-под крана, и уж тем более ни в какое сравнение не шла с водой из источника в конце тропинки, пересекавшей сосновый лес, но была и не так плоха, как можно было подумать. Зато теперь девочка смогла заснуть и увидеть во сне голубые звездочки горечавки, усыпавшие невысокую траву.
С этой ночи, когда ее мучила жажда, Карин дожидалась, пока все заснут, чтобы напиться воды из тазика. Она придумала еще одну игру, позволявшую ей уснуть, чувствуя себя счастливой.
Ей нравилось изобретать такие игры. Первую ночь в пансионе, лежа без сна и дрожа от холода, она вообразила, что ее бросили на снегу, голую и умирающую, и вот приходит мама в теплых башмаках, которым ни снег, ни лед не страшны, закутывает ее в мягкое теплое одеяло, приносит в их маленький уютный домик, где горит камин и дымится большая лохань горячей воды. Мама долго держит ее в воде, наконец кожа Карин становится красной, как цветок гвоздовника. Потом мама вынимает ее из воды, ставит на ноги у камина и хорошенько растирает полотенцем. А потом надевает на нее доходящую до колен фуфайку из домашней шерсти. Эту шерсть когда-то сучила, пряла, скручивала двойной нитью старая Ильзе Клотц, а затем своими руками связала фуфайку. Она была грубой вязки, но теплая, как шуба. И вот уже мама надевает на Карин желтые шерстяные чулки, закутывает ее в голубую фланелевую ночную рубашку с розовыми цветочками и укладывает в кроватку с обивкой в красно-белую клеточку. И Карин засыпает счастливая.
В такие игры она играла, чтобы побороть холод и одиночество.
* * *Пробуждение застало ее врасплох, как удар хлыста, взрывом отдавшийся в голове. Сестра Сабина появилась в дверях дортуара, потрясая колокольчиком, не умолкавшим, пока все сиротки до единой не оказались на коленях с благоговейно сложенными руками для чтения утренней молитвы.
