Пламя - Елена Сокол
– Господи, – прошептала Любовь Андреевна, склоняясь над гробом и до боли сжимая руку дочери. – Бедная Зоя Александровна. Зачем? – Она всхлипнула. – Зачем?
Не понимая смысла слов, сказанных матерью, Даша посмотрела на нее. У Любови Андреевны из глаз катились настоящие слезы.
– Я ведь так хотела ей понравиться. Так хотела, – шепотом произнесла она, глядя на свекровь. – Была удобной, милой, услужливой, во всем угождала. Я так хотела, чтобы она приняла меня в семью, чтобы полюбила меня. Целый год я молча терпела все ее придирки и делала все как она хочет. А она мою доброту воспринимала лишь как слабость. Давила сильнее и сильнее, унижала, издевалась. Вот зачем нужно было все портить? Воевать со мной? Устраивать это соперничество? Все могло быть по-другому. А теперь…
Слезы из ее глаз катились уже градом. Даша подала матери платок, и та принялась дрожащими руками их вытирать. Мать определенно испытывала сильнейшие эмоции, но девушка не до конца понимала, какие именно. Боль вперемешку с обидой? Злость с жалостью? Возможно, Любовь Андреевна действительно жалела, что все так сложилось, и в чем-то даже ощущала и свою вину, но ни за что не признала бы это вслух. Даже здесь. Даже перед телом своей вечной соперницы.
Да, Даша полагала, что так и было. Обе считали себя соперницами в борьбе за одного мужчину: одна боролась за внимание сына, другая – за мужа. И обе, вероятно, были в чем-то не правы.
– Сама себя наказала, – подытожила Любовь Андреевна уже позже, на погребении. Погладила дочь по плечу. – Лишила себя общения с семьей. С такой хорошей внучкой. Ох, женщины, не всем из нас дана мудрость.
Дарье было плохо. Она ничего не говорила, только дрожала под жарким июльским солнцем, словно на морозе. Это были вторые похороны в ее жизни, первые – похороны отца – запомнились тем, что на них мама с бабушкой не смотрели друг на друга, а все посторонние подходили к маленькой Даше, чтобы сказать, как им ее жаль. Ей хотелось, чтобы на нее никто не показывал пальцем, не вздыхал и ничего не говорил, но взрослые продолжали бросать на нее сочувствующие взгляды и дружно качали головами.
Чтобы избежать общения с друзьями бабушки Зои, она, опустив голову, зашагала с кладбища прочь. Процессия потянулась следом. Наверное, эти люди организовывали поминки в доме престарелых, Даше не хотелось этого выяснять. Ей требовалось побыть сейчас одной. Мать, приняв соболезнования от людей, которых совсем не знала, поспешила за ней.
– И подруги у нее такие же – одинокие, – вздохнула она, догнав дочь. – Если я буду такой же свекровью, просто убей меня!
– Для этого нужно иметь сына, – устало бросила Даша.
– Ты поняла, что я имела в виду. – мать взяла ее под руку.
– Мам, помолчи, я тебя прошу, – не выдержала девушка. – Серьезно. Если ты скажешь еще хоть что-то про бабушку, моя голова взорвется!
– Да что я такого сказала? – фыркнула Любовь Андреевна. – Все как есть!
Но развивать тему не стала.
Когда они добрались до дома, у Даши абсолютно не оставалось сил. Она заперлась в ванной, включила воду и разрыдалась. Ей совершенно не хотелось выслушивать лекцию на тему того, что «не следует оплакивать тех, кого ты толком не знал и кто даже не интересовался твоей жизнью», которая могла последовать от ее матери. Поэтому девушка плакала наедине с собой.
«Как прошло?» – интересовалась Лера; сообщение от нее пришло на телефон, когда Даша вышла из ванной.
«Сходишь со мной утром в одно место?» – спросила она у подруги вместо ответа.
«Ты меня пугаешь», – пришло от Леры.
«Все нормально, просто нужно съездить в центр, решить один вопрос».
«Я в деле».
Они договорились встретиться в десять, и Даша спрятала телефон в карман.
– Тебе нужно отдохнуть, – заключила мать, натолкнувшись на нее в коридоре. – Нельзя показываться на людях с этими кругами под глазами. – Она качнула головой. – И прибери волосы.
Девушка кивнула и скрылась в своей комнате.
Заперев дверь, она достала со шкафа шкатулку. Села на кровать, положила ее на колени. Сердце заколотилось как бешеное. Нужно было успокоиться, прежде чем открыть и узнать, что внутри. Но никак не получалось. С бабушкой Зоей был связан ворох обрывочных воспоминаний, и содержимое шкатулки могло стать ключом к пониманию того, каким действительно человеком она была.
Наконец, собравшись с духом, спустя почти минуту Дарья ее открыла. В ней лежало два конверта: один с деньгами – неприлично большая сумма, другой – с письмом. Под ними, на дне, связка ключей и что-то блестящее. Девушка подцепила это пальцами и вынула на свет золотую цепочку с красивым круглым кулоном. Тот был старым и открывался, а внутри было выгравировано сердце, на котором расположились буквы «З» и «В» – инициалы бабушки и дедушки, которого Даша вообще никогда не знала.
Повертев перед глазами украшение, девушка положила его на дно шкатулки и взяла конверт с весточкой от Зои Александровны. Письмо было написано нетвердой рукой, буквы нелегко было разобрать, и слезы, поступившие к глазам, делали чтение еще более затруднительным.
«Дорогая Дашенька!
Пишет тебе твоя бабуля Зоя. Долгое время я мечтала, как ты приедешь и мы с тобой посидим у реки в обнимку, поделимся секретами и выпьем чаю с булочками в сумерках на веранде. Думала, впереди еще много дней, месяцев, лет, и мы все успеем, но жизнь как всегда оказалась мудрее. Учит нас ценить каждый миг и находить счастье в мелочах.
Как бы мне хотелось быть рядом с тобой в дни твоих побед и разочарований, поддержать советом и добрым словом, но мудрость приходит к нам лишь на смертном одре. Не было во мне достаточно силы, чтобы обрести смирение и, заглушив гордость, сделать первый шаг. И только об этом я сейчас жалею.
Дашенька, ты должна знать, что твоя бабушка всегда тебя очень любила. Я бережно хранила все воспоминания о тебе. Иногда вечерами с улыбкой вспоминала, как мы гуляли по парку, ходили в цирк, ели мороженое. Вспоминала, как рассказывала тебе сказки на ночь, как мазала зеленкой твои содранные колени, как учила заправлять кровать и завязывать шнурки. Я очень скучаю по всему этому.
