Вера Колочкова - Под парусом надежды
– А… где я их возьму, эти сливки?
– В магазине, где! Руки в ноги – и бежишь в магазин! Шефу надо угождать, деточка…
– А если не побегу?
Клара Борисовна остановилась на полдороге к своему столу, обернулась к ней, стала вдумчиво и внимательно рассматривать, сведя к переносью грубо нарисованные черные брови. Потом погрызла дужку очков, плавно перенесла взгляд в спину Петечки, тоже направлявшегося к двери проводить заплаканную молодую женщину. Закрыв за своей клиенткой дверь, Петечка обернулся к стоящей посреди комнаты Кире, потом посмотрел на Клару Борисовну, слегка дернув подбородком, – чего, мол, тут у вас происходит?
– Да вот, Кирочка не хочет в магазин за сливками для шефа идти… – ровным голосом произнесла Клара Борисовна, никак не выразив своего отношения к происходящему. Констатировала, так сказать, факт.
Но Кира видела, что никакой такой пустой констатацией здесь и не пахнет, что очень уж интересна Кларе сама ситуация. И не то чтобы интересна, а забавна даже – вон какие черти в глазах пляшут! Но ни один черт так наружу и не выскочил. Вернее, Клара не дала. Так и стояла с равнодушным лицом, продолжая пялиться на Киру, как пялятся на белую гладкую стену пациенты в очереди к врачу. Все равно ж больше взгляд направить некуда…
– Кир, а почему? – тихо и виновато спросил из своего угла Кирилл.
– Что – почему? – резко развернулась к нему Кира.
– Ну… В магазин почему не хочешь сходить? Что в этом такого-то?
– Да, Кирочка, действительно… – с улыбкой поддержал Кирилла Петечка. – Что в этом такого? Или вы элементы дедовщины в этой просьбе высмотрели? Так уверяю вас, никакой дедовщины тут нет! И я бы, например, с удовольствием выпил кофе со сливками, терпеть не могу черный! – И, хитро взглянув на Клару Борисовну, продолжил: – Я думаю, что шеф попросил вас сходить в магазин исключительно как… женщину. Мог бы и Кларочку, например, попросить, но она, как на грех, книжек Марии Арбатовой начиталась по молодости, теперь никак из истерии феминизма выбраться не может. Тяжелый клинический случай, в общем. А вы ж не испорченная еще этими гадостями, Кирочка! Вы ж это, наверное… Нормальная…
– Ага. Та самая. Которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдет… – тем же равнодушным тоном продекламировала Клара Борисовна, продолжая рассматривать Киру.
– Ну да, – хохотнул Петечка, – та самая и есть. Я это и имел в виду. В хорошем смысле, конечно. А вот войдет ли в горящую избу Клара Борисовна Гинзбург? Это вопрос интересный, конечно.
– О, Петечка, да вы у нас поэт!
– Да, Кларочка! И не только! У меня еще и другие всякие способности имеются!
– Ой, да ладно… Видели мы ваши способности, Петечка…
Они вдруг уперлись друг в друга взглядами, будто шпаги скрестили. Лицо Петечки из благодушного вмиг превратилось в злобно-обиженное, а Кларино лицо, наоборот, будто вышло из состояния равнодушия, и поползла по нему торжествующая женская усмешка. Уж что они там не поделили – один Бог знает. По крайней мере, Кире тут же захотелось поежиться, оказавшись ненароком в поле этой войны. И отступить в сторону. Что она, впрочем, и сделала. Включила чайник, сыпанула в чашку щедрую порцию растворимого кофе, залила кипятком, бухнула три ложки сахару. Поискав глазами что-то вроде подносика, махнула рукой и понесла чашку на вытянутой руке в кабинет Сергея Петровича. Поставила ее со стуком перед ним:
– Вот, Сергей Петрович! Ваш кофе! А за сливками я не побегу, уж извините! Я на условиях побегушек не буду…
– Ладно, ладно, все! – рассмеявшись, поднял руки вверх Сергей Петрович. – Все я понял, можешь не продолжать! Я думал, что ты и кофе-то мне сделать откажешься…
– Так это что… Проверка такая была, что ли? – села на стул напротив него Кира.
– Ага. На вшивость. И на характер.
– Ничего себе… И как? Прошла я эту проверку?
– А як же! Прошла, конечно. Только вот зря Клару с Петечкой лбами столкнула…
– А это не я! Это они сами…
– Ладно, сами столкнулись, сами и разберутся. Хотя от Клары можно всего ожидать. Такой черт в юбке, знаешь… Доведет бедного мужика до невроза, что я с ним делать буду? Больничный оплачивать, что ли? Ну ладно, не бери в голову, это уж наши дела…
– А они что, любят друг друга, да, Сергей Петрович? – не удержалась от женского любопытства Кира.
– Что-о-о? Кто кого любит? – тихонько рассмеялся Сергей Петрович. – Бог с тобой, девочка… Любит… Чего это тебя все на любви-то клинит? Мы ж вроде толковали с тобой на эту тему! Забыла, что ли? Там, в кувшинках… Нет у них никакой любви, Кирочка. И отродясь не было. Так, постельно-необходимые отношения с переменным успехом…
Он вдруг странно дернулся лицом и быстро отвел от нее взгляд, уставился в распахнутое настежь окно, будто высматривал там что-то. Потом похлопал рукой по столу, выудил из пачки «Кэмел» сигарету и привычным жестом сунул ее в рот. И снова будто застыл, забыв прикурить. Кира сидела, не зная, как ей поступить – то ли встать и уйти, то ли продолжать сидеть в ожидании, когда он выйдет из странного своего ступора. Выручил ее Алексей Степанович – с ходу залетел в кабинет, потрясая перед собой какой-то бумагой и сердито что-то комментируя – видимо, как раз то, что в бумаге той было прописано. Кира поднялась торопливо, уступив ему свое место…
Как хорошо, что все кругом происходящее имеет свойство подходить к концу. Вот и первый Кирин стажерский день подошел к концу. Длинный, эмоциональный, черно-белый. Даже будто разочарование в конце дня пришло – не таким она себе его представляла, вовсе не таким… Все ссоры какие-то, проверки, разборки… и никакого удовольствия от работы. Надо быстрее домой уйти, одной побыть. Разобраться в себе, разложить все по полочкам, произвести собственный анализ с синтезом – а может, ничего уж такого дурного в этом дне и не было?
– Кира, постой… – догнал ее уже на крыльце Кирилл, развернул к себе, глянул в глаза простодушно и удивленно. – Мы что, поссорились с тобой, что ли, я не понял?
– Нет, Кирилл. Не поссорились. Просто я хочу до дому пешком пройтись. Одна.
– Да брось ты… Зачем по жаре в такую даль тащиться? Я отвезу…
– Нет. Я ж сказала – одна пойду.
– Значит, обиделась все-таки? Не обижайся, Кир… Я же как лучше хотел!
– Ладно, не парься. Нормально все. Мне и правда одной побыть хочется… – обернулась она к нему, уже спустившись со ступенек, и направилась в сторону бульвара, по которому собиралась пройтись не торопясь.
Она вообще любила вот так пройтись по городу – не торопясь. Одна. И поглазеть на людей любила. Нет, не так, чтобы рассматривать со вниманием каждого встреченного на пути прохожего, а в общем единстве поглазеть, в движении, в целостности людского вокруг множества. Любила присесть на какую-нибудь скамеечку на людной улице, окунуться в озабоченную суету и многоголосье толпы своей индивидуальной молчаливо-легкой праздностью. Где-то она прочитала, давно еще, что одиночество в толпе – самое удобное, комфортное и необходимое человеку состояние. Что ж, наверное, так оно и было… А еще лучше – если деньги есть, конечно, – приземлиться так часика на два или на три за столик уличного кафе, и чтоб кафе это располагалось в самом людно-клубящемся месте, чтоб текла и текла толпа мимо, и чтоб отрешиться, и прихлебывать остывший кофеек из чашки, и запивать его холодной газированной минералкой… В этот момент она представляла себя почему-то легкой француженкой, затерявшейся в одной из таких кафешек где-нибудь на Монпарнасе. Девушкой, ушедшей в свои французские мысли – приятные, наверное. А может, и не очень приятные. Может, грустные. Не важно, в общем, какие такие у нее в голове могут быть мысли…
