Спорим, тебе понравится? (СИ) - Коэн Даша
Секунда в ожидании моего ответа превращается в вечность, а затем исходит трещинами и рассыпается невесомым пеплом.
— Я не могу дать тебе свой номер, — рублю я, потому что устала уже от этих игр с огнём.
— Да, почему нет-то? Что опять не так? – психует он.
А я снова сажусь на подоконник рядом с ним и решаюсь сказать часть правды, дабы хоть как-то скрасить свой отказ.
— Понимаешь, Ярослав, у меня очень строгая мама. Очень! И она..., — закатываю глаза, пытаясь подобрать подходящие слова так, чтобы никого не обидеть, но, в конце концов, забиваю на это, — она очень строгая.
— До какой степени? — неожиданно, но предельно нежно и ласково касается он моего запястья, обвивает его, а затем и вовсе переплетает наши пальцы, но я не одёргиваю руку. Сейчас все мои внутренние ресурсы уходят на то, чтобы объяснить ему, что я в свои неполные восемнадцать лет, по сути, себе не принадлежу.
И вся моя жизнь подконтрольна родительнице. И ей плевать, что у меня есть возражения на этот счёт.
— До такой, где мне не позволительно дружить с мальчиками, переписываться с ними или созваниваться, ходить вместе в кино и вообще на свидания. На моей сим-карте стоит тариф «родительский контроль» и мама проверяет каждый новый входящий номер, а если считает его подозрительным, то немедленно его блокирует.
За то, что она убьёт меня, если обнаружит, что со мной на связь вышел именно Ярослав Басов, я благоразумно опускаю.
— Ну хорошо, но мы ведь могли бы общаться с тобой в сети, — подносит наши переплетённые пальцы к своим губам и нежно целует тыльную сторону моей ладони.
Я в момент краснею и выдёргиваю руку, стирая его поцелуй и стараясь игнорировать то тепло, что внезапно прошило меня от запястья до самого плеча.
— Не могли бы, — тихо шепчу я.
— Почему?
— Мама запрещает мне посещать социальные сети и регистрироваться в них.
— Но это же... деспотизм, — резонно делает выводы Басов.
— Нет, Ярослав. Это забота, — вымучиваю я натянутую улыбку и уже жалею, что открылась этому парню.
А вдруг он когда-нибудь узнает, кто именно моя мама и сделает устои нашей семьи достоянием общественности?
Боже... ну вот кто меня за язык-то тянул?
— Хэй, ты чего? — правильно понимает моё дёрганное состояние Ярослав и подаётся ближе, а затем снова стискивает мою руку, притягивая меня к себе максимально близко и обдавая мои губы своим мятным дыханием, — Ты думаешь, что я трепло какое-то?
— Нет, я просто...
— Ладно, я понял, — наши лбы соприкасаются, и я на мгновение теряюсь во времени и пространстве, и только спустя вечность вздрагиваю, так как телефон в моём рюкзаке начинает возиться, издавая истошные звуки монотонного рингтона.
Это мама!
Отталкиваю от себя парня и принимаюсь суматошно рыться по кармашкам в поисках мобильника, а когда наконец-то нахожу его, то замечаю, как качает головой Басов, видя насколько допотопный у меня аппарат для связи. Принимаю вызов и торопливо вру родительнице, что забежала в библиотеку за методичкой. И с облегчением отключаюсь, удостоверившись в том, что мать купилась на мои побасёнки.
— Мне пора, — снова убираю я телефон в рюкзак, а затем натягиваю лямки себе на плечи.
— Я понял, — подхватывает длинными пальцами кончик моей косы Ярослав и зачем-то проводит им по своей щеке.
И я вновь ужасно тушуюсь, встаю и торопливо ему киваю на прощанье, но уже у самой лестницы останавливаюсь, когда в спину мне прилетают слова, сказанные чуть хрипловатым голосом.
— Ты хоть макаруны попробовала или так же, как и от цветов избавилась?
— Эм-м..., — замялась я и вымучила из себя очередную извиняющуюся улыбку, — ну я не очень-то люблю сладкое, так что...
— Как так? — удивлённо округлил глаза парень, но тут же собрался и подмигнул мне. — Ладно, буду знать.
— Ярослав, — приказала я себе говорить максимально твёрдо и доходчиво, — пожалуйста, не нужно больше подарков. Я их не приму. Это всё, окей?
И в этот момент парень чуть наклонил голову и посмотрел на меня исподлобья, будто бы решал для себя какую-то непростую задачу, а затем медленно кивнул.
— Окей, Ника, подарков не будет.
Глаза в глаза, а через секунду последняя нитка между нами рвётся. А я окончательно выдыхаю.
Вот и всё.
Глава 11 – Защитник
Вероника
Мать сегодня лютует. Кричит до кашля, захлёбывается злобой, на пару минут передаёт эстафету бабушке, которая гневно шипит мне на ухо нелицеприятные эпитеты, а потом снова вспыхивает праведным гневом.
Причина?
Ужасна по своей сути, но ещё хуже то, что мне её не понять.
— Ты осрамила меня! Ты и себя осрамила, Вера! Господь всё видит, и он покарает тебя за это неуважение к нему. Как ты могла? Как посмела?
— Прости меня, — в, казалось бы, тысячный раз твержу я, но мать не слышит этих слов, сказанных от всего сердца, лишь продолжая разносить меня в пух и прах.
— Бог простит! Только он! Будешь неделю вымаливать у Милосердного прощения на горохе. Поняла? Ты понесёшь кару небесную за свой грех!
— Да, мама.
— Ты! Позор на мою голову! Самое настоящее проклятие!
От последних слов я вздрагиваю. Как давно я не слышала их? Уже да. И, кажется, успела отвыкнуть от них и даже рискнула поверить в то, что мама на самом деле так больше не считает. Что наконец-то полюбила меня...
Я зажимаю уши ладонями и чувствую, как солёная капля срывается с ресниц и разбивается о грубую ткань моей юбки.
— Слушай, что мать тебе говорит, бесстыжая! — копируя змею, шипит бабушка и с силой отрывает мои руки от головы. И смотрит на меня так злобно, будто бы видит перед собой не внучку, а исчадие ада.
— Простите меня! — уже с рыданием вырывается из меня, но через секунду я испуганно стихаю, прижимая к раскрасневшейся и горящей огнём щеке, ладонь.
Это мать стремительно подлетела ко мне, и с размаху влепила пощёчину. Хлёсткую. Увесистую. С оттяжкой.
А затем кинулась мне в ноги и тоже разрыдалась, стискивая мои колени, бесконечно шепча прощения. Вот только обращены они были не ко мне.
— Господи прости! Бес попутал...
А я всего-то сегодня на службе забыла последнее четверостишие в стихотворении, которое должна была рассказывать перед прихожанами, славя Всевышнего. Правда ли мой проступок был настолько серьёзным, чтобы заслужить всё то, что вылила на меня мать и бабушка?
Честно? Я уже и не знаю. И рамки между плохим и хорошим размываются с каждой такой ссорой всё больше. Но одно остаётся неизменным — я люблю свих родных и отчаянно нуждаюсь в их взаимности. А потому я кладу свои ладони маме на голову и начинаю медленно перебирать мягкие пряди на её макушке.
Вот только момент нашей с ней близости заканчивается, не успев начаться. Она поспешно встаёт на ноги, а затем повелительно поднимает руку, указывая мне в сторону моей комнаты.
— Иди, Вера. Займись своей юбкой, она после стирки села, нужно вновь удлинить подол.
Сбегаю, а затем почти сразу принимаюсь за дело, пытаясь угодить разгневанной родительнице.
Форма в гимназии, которую я посещаю, не изобилует фривольными фасонами, но мама всё равно считает, что длина юбки по колено чересчур непозволительная. А потому ещё в сентябре закупила ткань и заставила меня перешить всё так, как следует — максимально миди.
Нарочно тяну время, вот только мама не думает отступать от своего воспитательного процесса и всё-таки входит в мою комнату под вечер с газетой, пачкой гороха и куском мыла. Молча в углу готовит мне наказание, а затем равнодушно ждёт, пока я сниму с ног высокие гольфы и встану голыми коленями на бобы.
— Видишь кусок? — под самый нос тычет мама мне мылом.
— Да, — киваю я.
— Ещё раз забудешь стихотворение, и я тебя заставлю его съесть, Вера. Чтобы знала. Чтобы стыдно было. Чтобы ты отмылась от греха своего. Поняла меня? — и каждое её слово сказано спокойно и взвешенно, со страшным равнодушием, которое рвёт мне сердце.
