Притяжение (СИ) - Летова Мария
Кирилл обходит машину без спешки, но и без раздражающей вальяжности, на ходу бросив взгляд на лобовое стекло. Строгое пальто и сочетается, и не сочетается с его энергией. Я уже сама не понимаю, кто он, черт возьми!
Болтать за рулем — не его привычка.
Мы молчим. Это уже знакомо. Адрес моего дома сохранен в его навигаторе.
— Откроешь?
Вопрос заставляет меня отвернуться от окна машины и посмотреть на ворота моего дома, к которым мы подъехали.
— Сейчас… — роюсь в сумке, ища телефон.
Еще через минуту он находит мой подъезд, и делает это по памяти. По информации навигатора мы оказались на месте, как только подъехали к воротам.
Остановив машину, откидывает голову на сиденье и поворачивает ее ко мне.
Смотрит в мое лицо в ожидании. Да, без спешки, но и без раздражающей вальяжности, как делает все, что я видела в его исполнении до этого. Все, за исключением… торопливых, жадных поцелуев и требовательных прикосновений, которыми перемешал все дерьмо в моей голове в считанные секунды в тот вечер, когда я впустила его в свою квартиру…
Это было… слишком для меня…
Я чувствую, как ноет в животе. Скольжу глазами по его губам, глазам, пытаясь поймать в воздухе запах шоколадных сигарет. Он здесь. Еле-еле различимый. Он в его одежде.
Уняв волнение в груди, откашливаюсь и говорю:
— Мы можем поужинать у меня. Во вторник?
— Вторник, — повторяет, не двигаясь.
— В… семь?
— В семь.
Отстегивая ремень, бормочу:
— У тебя есть нелюбимые продукты? Аллергии?
— Может, сыграем в случайный выбор? — говорит с легкой улыбкой в голосе.
Повернув к нему голову, оцениваю это предложение.
Он смотрит на меня все так же неподвижно.
— Ради бога, — говорю ему. — Но я не буду виновата, если ты останешься голодным.
— Я беру вину на себя.
— Отлично, — берусь за дверную ручку.
— Ты не хочешь взять мой номер? — слышу рациональный вопрос. — Или дать мне свой?
Я очень надеюсь, когда оборачиваюсь, что моя улыбка именно такая, как я думаю — непринужденная.
Мне не нужен номер его телефона. Как и знать его фамилию.
— Нет, — отвечаю на его вопрос. — Номер моей квартиры…
— Тридцать шесть.
Втянув носом воздух, киваю.
Отвернувшись, выбираюсь из машины, которая не трогается с места до тех пор, пока не закрываю за собой подъездную дверь.
Глава 15
Маша
Память моего телефона под завязку набита примерами интерьеров и схемами перепланировок моей квартиры, которыми снабжает меня дизайнер, но листая картинки, я ни на чем не могу сконцентрироваться. Ни на них, ни на жужжащем вокруг меня ресторане. Вечером в субботу здесь сумасшедший дом, но, как ни странно, как раз среди людей я чувствую себя частью чего-то целого. Это приносит странное удовлетворение, будто еще одну дырку внутри меня заткнули.
Психотерапевт объяснял тягу к обществу моей экстравертной натурой, а диссонанс внутри меня тем, что моя экстравертная натура вступила в конфликт с желанием от общества прятаться и защищаться.
Внутренний чертов конфликт.
Может быть, жужжащий вокруг меня людской улей поможет достать голову из задницы и подумать о чем-нибудь абстрактном, вместо того, чтобы вглядываться в толпу и искать в ней знакомый темноволосый силуэт, ведь он вечно появляется из ниоткуда, как черт из золотой табакерки.
Я надеюсь, что этого не произойдет. Нашего вчерашнего общения хватило мне выше крыши. Я не представляю, сколько времени смогу выдержать в обществе этого инопланетянина, ведь его харизма и ненавязчиво-требовательное внимание в мой адрес — изматывает.
Я рассчитываю держать мысли о нем в ежовых рукавицах, а его самого на той дистанции, которая позволит закончить наш временный ненормальный роман, как только это потребуется.
Бархатные нотки мужского голоса пробиваются в сознание, перебивая все звуки вокруг, но рассеиваются, как только слышу рядом тонкий детский голос, торжественно объявивший:
— Здравствуйте!
Вскинув глаза, откладываю в сторону телефон и смотрю на пятилетнего сына моей подруги. На Мишане строгий костюм с галстуком и жилеткой, в руках огромная корзина с цветами, которую он держит очень мужественно, несмотря на то, что она будто одного с ним размера.
— Приве-е-е-ет, — улыбаюсь, вставая из-за стола. — Это мне?!
— Вам… — мальчик смущенно краснеет и прячет глаза.
— Мы же договорились, Мишань, — наклонившись, приобнимаю худые плечи и целую щеку. — Ты обращаешься ко мне на “ты”.
— Ладно… — исследует глазами потолок и кусает губы.
Забираю у него корзину и ставлю на пол рядом со своим стулом, проведя ладонью по мягким детским волосам. Прикосновение, как обычно, отзывается в сердце бренчанием одной из тех самых струн, которые беспокоят время от времени. Нежность.
— Извини, — выдыхает Оля, его мать. — Такси ехало сто лет! Давно ждешь?
— Пффф… — обнимаю и ее тоже. — Вы даже не опоздали. Это я раньше приехала.
— Мишань, садись, — подталкивает сына к столу. — С днем рождения еще раз. И еще раз извини, что притащила его с собой. Сегодня все, как сговорились, никто не смог его взять. Чернышов еще в области, мать уехала на какой-то юбилей, Саша…
— Я не против, ты чего, — успокаиваю. — Он же самый лучший мужчина на Земле. В этом костюме вообще умора, копия Чернышова. Ну смешно же, — мы обе смотрим на сына нашего мэра и обе смеемся, смущая ребенка еще больше.
— Мы приготовили тебе стих! — объявляет Оля, садясь за стол рядом с сыном.
— Вау! — смеюсь. — Это будет лучший подарок в этом году! — хлопаю в ладоши.
Это правда.
Моя сестра отправила мне короткое сообщение “С ДР!”, а племянник поцарапал мою арендованную машину, предложив в качестве подарка разбираться со страховой компанией и агентством. Я была зла, и мне стало плевать даже на то, что он забыл поздравить меня хоть чем-то более приятным. Посещение родителей сегодня днем не прибавило настроения. Моя мать — самый мягкий, тихий и уступчивый член нашей семьи, а мой отец… он всегда считал, что во мне сидит черт, и я не раз получала от него ремня.
Десять лет назад, когда я сообщила семье о том, что уезжаю по обмену в Германию, отец был против. С того дня мы больше не общались, и сейчас почти ничего не изменилось.
Я не умею копить обиды. Я их просто отпускаю. Я ничего не чувствую, ни обиды, ни угрызений совести. Я просто смотрела на узоры клеенчатой скатерти на кухне своих родителей и думала о том, что за десять лет скатерть будто не изменилась. Ничего не изменилось, кроме меня самой. В двадцать лет я решила, что обойдусь без их поддержки, а в тридцать я срослась с этим выбором так, что ее и не жду.
— Я почти закончила учебный план, — Оля открывает меню и кладет его перед сыном. — Нужно встретиться на неделе и все обсудить.
Мишаня сосредоточенно хмурит брови, погружаясь в изучение картинок.
— Ты знаешь, я в учебных планах не бум-бум, — ныряю в собственное меню. — Мне больше нравится считать деньги, — говорю в шутку.
— Не говори чушь, — цокает Оля. — Ты была лучшей на потоке. Даже я у тебя списывала.
Ее слова собираются легким комом в горле.
Признание — отвратительно тщеславная вещь, но приятная, будь она неладна.
Мы проучились вместе до второго курса, а потом я уехала. В отличии от меня, у Оли есть диплом. Она была практически первым знакомым, которого я встретила здесь после возвращения. Я предложила ей стать моим партнером по школе иностранных языков. Она согласилась.
У нас есть бизнес-план, а ее бывший муж, Руслан Чернышов, нашел для нас отличное помещение.
У них с Чернышовым роман. Судя по тому, в каком разболтанном состоянии я вижу свою подругу в последние недели — попытка войти в одну реку дважды протекает бурно. Даже в двадцать Оля не улыбалась так, как сейчас.
Это… красиво… Красиво, да!
Червь беспокойства грызет меня изнутри. От этого кожа чешется.
Я вообще умею любить? Вот так, по-настоящему. Или даже в этом я сломанная?
