Большой вальс - Людмила Григорьевна Бояджиева
Поздно вечером десятого сентября, когда начались схватки, Антония, как было условлено, сразу же сообщила об этом настоятельнице, а через два часа возле её постели стоял доктор Динстлер.
— У вас такое страдальческое лицо, профессор, будто рожать предстоит вам. Разве у меня что-то не в порядке? — заволновалась Тони, заметив тревогу в потемневших глазах Йохима.
— Ничуть. Успокойся, девочка, — он присел на краешек кровати и взял её руку. — Все идут наилучшим образом. Я привез опытную акушерку и надеюсь к утру Бог пошлет нам здоровенького малыша.
— Значит, завтра я буду уже… — Она хотела уже сказать «свободна», но вовремя прикусила язык, сообразив, что для старомодного доктора такой подход к материнству может показаться странным.
— Да, да, завтра ты уже будешь мамой! — он улыбнулся так светло, словно имел отношение к отцовству.
— Только прошу вас, доктор, не надо праздничного салюта. К чему вся эта суета? — Антония кивнула на медсестер, устанавливающих в её комнате какие-то приборы. — У моего отца здоровая крестьянская наследственность… Может, его бабка рожала в поле или в амбаре — там, в России, так принято.
Динстлер почему-то смутился, опустил глаза, как школьник и пробормотал:
— Ничего, ничего, излишние заботы не повредят… Я просто немного переутомился, у меня сегодня был трудный день. Знаешь, такая вроде простая операция — врожденная аномалия, её называют «заячья губа». Но оказалась серьезная патология неба и я провозился три часа.
Антония насторожилась:
— Врожденная, вы говорите?
— Ах, не думай об этом, Тони. Я так глупо разговорился, хотел тебя отвлечь…
— Да я и не думаю. С какой это стати рожать уродиков? Предоставлю это дело другим недотепам Ой! — она скорчилась, почувствовав сильную боль.
Откинув одеяло, доктор пощупал низ живота стиснувшей зубы Антонии и кивнул медсестре:
— Пора, фрау Линке, уже началось.
Роды оказались не самыми простыми. Вряд ли молодой женщине следуя опыту прабабушек удалось бы разрешиться от бремени в поле, да и менее опытная медицинская помощь не сумела бы предотвратить потерю ребенка: как-то не так запуталась пуповина, преждевременно прекратились схватки. Но все кончилось благополучно, в девять часов утра на груди Антонии лежал здоровенький, крупноголовый, орущий до посинения мальчик. Стоящие рядом умиленно улыбались, а молодая мать так и не решилась дотронуться до красной сморщенной кожи новорожденного, прятав руки под простыню. Когда акушерка ловко подхватила младенца, Антония с облегчением вздохнула и сладко задремала, слыша сквозь сон звон церковных колоколов. Матушка Стефания объявила в монастыре двойной праздник — рождение мальчика совпало со светлым днем церковного календаря.
Каждый раз, освобождаясь от дремы, Антония видела рядом доктора Динстлера. Он даже пытался положить под бок матери запеленутого младенца, но Антония отвернулась, сделав вид, что не заметила этого.
А вечером Антонию обнимала и целовала, поливая счастливыми слезами Алиса. Сиделка и Динстлер тихо покинули комнату.
— Девочка моя! Все уже позади. Он такой чудный — наш малыш! Я только сейчас, после того, как подержала его в руках, почувствовала, не поняла, а именно почувствовала — всей душой, какое это счастье!.. Которого могло бы и не быть…
— Видишь, мама, у тебя на редкость ловкая дочь — все успела, — с нескрываемой иронией ответила Тони. — И вот что, очень прошу, — без сантиментов. Не надо делать из меня Деву Марию. И детолюбивую клушу. Я родила вам внука — и на этом довольно. Давай-ка строить новую жизнь. Признаю, что до сих пор была не слишком умна и удачлива… Это же надо ухитриться — родить наследника рода Асторов и огромного состояния незаконно!
— Тони, какое это имеет значение? Наш мальчик ни в чем никогда не будет нуждаться. И я думаю… у него ещё будет хороший отец. Ты создана для счастья, девочка.
— Ой, перестань поливать слезами свою премиленькую блузку. Достаточно, что все эти часы надо мной висела кислая физиономия Динстлера. Он так беспокоится, будто это его сын, носится с младенцем, как нянька.
— Внук, — подумала Алиса. — Ведь это его родной внук! Крепко же затянулся наш узелочек!
Она так полно и самозабвенно присвоила себе материнство Антонии, что мысль о подлинном кровном родстве новорожденного казалась абсурдной. Невозможно даже представить, что… абсолютно чужой мальчик станет через год называть её бабушкой, а бедного Йохима, своего кровного, горячо любящего деда — просто «дядей», а затем — «доктором Динстлером».
— Я шокирую тебя, мама? Перестань дуться. Просто мне хочется с самого начала все поставить на свои места. Я ещё достаточно молода и не испытываю потребности в материнстве. Думаю, что это не такое уж преступление. О Джоне Асторе я почти не вспоминаю — короткий и печальный эпизод, к чему травить душу невосполнимыми потерями. В конце концов он сам выбрал себе такую участь, — отказавшись от меня и от сына. Неужели ты не понимаешь, мама его самоубийство было пощечиной для меня, оскорблением! Астор бежал, позорно бежал от ответственности… — Антония взорвалась, вновь вспомнив пережитое горе.
— Версия о самоубийстве под большим вопросом. Скорее все — это несчастный случай, — тихо запротестовала Алиса. — Ведь знаешь, полиция иногда намного беспомощнее, чем хотелось бы думать…
Алиса, решив переменить тему, подсела поближе к дочери, сделав загадочное лицо:
— Сейчас расскажу тебе кое-что занятное. Ты слышала всю эту историю о Двенадцати бриллиантах Мазарини? Ах, что я — тебе же было не до этого! Ну, тогда можешь не читать газет, у тебя есть возможность получить информацию из первых рук.
И Алиса рассказала Тони о выставке в Парме и разразившемся там скандале.
— В ту ночь, когда у Лукки обнаружилась пропажа, я долго не могла уснуть, все думала, как помочь графу, и чем грозит полицейское разбирательство для всех нас. Артур прямо заявил, что чуть свет доложит комиссару о причастности к делу Ингмара Шона. И как некстати, ты же понимаешь, весь этот эпизод с Викторией — цирковые трюки, летающие над водопадом призраки, увлекшие внимание всех гостей… ну просто дурной рок. В такой ситуации можно было ожидать все, что угодно. Уж, во всяком случае, наша затея висела на волоске.
Антония, перебиравшая привезенные матерью газеты, обнаружила снимок, запечатлевший Викторию на руках у Ингмара Шона.
— Не понимаю, как это она умудрилась прямо сразу броситься в объятия циркача?! Шустрая, сиротка…
— Ах, нет, дочка, это случайность. Ингмар заговорил с ней после ужина, принимая
