Мой невыносимый телохранитель - Лина Манило
На очередном толчке меня простреливает первым спазмом. Я хватаю ртом воздух, цепляюсь за плечи Тимура и слышу хриплый смех. Кажется, я потеряла сознание, и лишь способна наслаждаться тем, как удовольствие растекается по телу.
— Смотри на меня, Элла, — приказывает, и сквозь дурман вижу его горящие дикие глаза. И стоит нам схлестнуться взглядами, как Тимур с гортанным рыком кончает.
Мне так хорошо, что я прикусываю его плечо. Оставляю на его теле свои метки, делаю своим, помечаю.
Отголоски оргазма стихают, пока Тимур медленно гладит меня по бёдрам, спине. Молчит, а я малодушно пользуюсь этой паузой в глупой надежде, что Каиров никуда-никуда не уедет. Но реальность иначе устроена.
— Прости, у меня нет времени обниматься, — с сожалением, а лицо снова становится той самой непроницаемой маской, ледяным панцирем.
Я изо всех сил пытаюсь казаться взрослой и мудрой. Надо уезжать? Значит, пусть едет.
Вместо того, чтобы пускать сопли, я встаю, раскрываю створки шкафа и ищу какую-то одежду. Перебираю вешалки, пока не понимаю, что мне плевать, что будет на мне надето. Платье? Ну, пусть будет платье.
— Давай, Тимур Русланович, не копайся, — притворно возмущаюсь и хлопаю в ладоши, глядя на одевающегося Тимура. — Время не ждёт!
Тимур смотрит на меня, сощурившись, но всё-таки улыбается облегчённо. Неужели действительно думал, что я буду рыдать и хватать его за штанины? Нет уж, меня воспитал вечно занятый отец, я прекрасно знаю, что существуют дела, которые нельзя отменить. Даже если твой ребёнок выбил коленную чашечку и сейчас плачет от боли и одиночества.
И неважно, что сейчас сердце бьётся глухо и причиняет боль. Разве это не моё лишь дело?
До двери доходим молча, Тимур распахивает её, но выходить не торопится. Берёт меня за плечи, легонько встряхивает и цепко фиксирует мой взгляд:
— Элла, трубку снимать только, если я позвоню. В холодильнике полно еды, есть вода в кулере, книги, даже выпивка в баре. Будь благоразумной, мы справимся.
И, поцеловав меня в губы — легко и невесомо — выходит за порог. Машет на прощание рукой, хмурится и ныряет в салон незнакомой чёрной машины.
Только возвращайся. Пусть даже не ко мне, но возвращайся.
Я буду ждать.
9 глава
Всё будет хорошо, повторяю себе, и даже верю в это. Ну, а как иначе?
Нет, ну сначала, стоило Тимуру уехать, конечно, поплакала немного, довела себя до икоты, но потом поняла, что таким образом я скорее поседею и инфаркт в двадцать один год заработаю, чем успокоюсь.
Потому решила чем-то заняться.
Удобно обуваюсь, нахожу в одном из шкафов большую миску — не модную из бутика посуды, а самую простецкую, белую эмалированную с нарисованными голубыми цветочками. И снова ностальгия больно тычет в грудь — у бабули такие же были, на все случаи жизни подходили.
Выйдя из дома, смотрю по сторонам, и с умным видом отправляюсь в сад, где с удовольствием ныряю в смородиновые заросли. Тонкие ветки гнутся под моими пальцами, я скурпулёзно собираю ягоды, которых уродилось так много, что через час приходится идти за второй миской. Ярко-красные шарики сладко пахнут летом, расплываются кислинкой на языке, будят воспоминания, и они, словно непрошенные гости, вторгаются с гиканьем в моё личное пространство.
Вот мне шесть, и мама только-только умерла. Папа, почерневший за ночь, много хмурился, украдкой вздыхал и трепал меня по светлым волосам. Две жиденькие косички от его грубой ласки всё время норовили расплестись, но я больше всего на свете этого боялась. Их мне ещё успела накануне соорудить мама, а после её не стало. Как-то резко, как-то вдруг. Я ещё слышала её смех в гулких коридорах нашего большого и ставшего вдруг неуютным дома, но это были лишь призраки.
Наверное, тогда папа впервые не справился. Растерялся, опустил на мгновение руки и казался таким беспомощным, но мне, шестилетней, тогда было больше всех жальче себя — дети вообще эгоисты. Впрочем, взрослые тоже.
Именно тогда меня отправили к бабуле по линии отца — у мамы родственников не осталось, у неё были лишь мы. И вот именно там, возле смородиновых кустов, с большой миской в руках я снова научилась быть обычным ребёнком с содранными коленками и грязью на щеках.
Я очень давно обо всём этом не вспоминала, а вот, ты гляди, снова накатило, но я мужественно складываю горкой ягоды, по старой привычке каждую десятую отправляя в рот. В голове пульсируют с завидной регулярностью всего два слова: «папа» и «Тимур». Нет, там, в моей голове, есть ещё несколько словечек, но сделаем вид, что я не портовый грузчик, а приличная девушка, воспитанная барышня и всё такое.
Но, чтоб оно всё к чёрту пошло, где Тимур? Что с папой?!
На столе в кухне две большие миски, доверху наполненные красной смородиной. Я лениво поедаю ягоды, смотрю в окно, жду. Чего я жду? Но нельзя просто взять и перестать пялиться на ворота, когда Тимура всё ещё нет. Рядом лежит оставленный им телефон, и в записной книжке действительно только одно имя и подписано оно «Сухарь Русланович Каиров». Господи, это действительно смешно, и я каждый раз глупо улыбаюсь, когда смотрю на экран. Надо же, а кто-то, похоже, всё-таки имеет чувство юмора.
Чтобы не сойти с ума от переживаний, я нахожу просторную библиотеку. Удивительно, действительно библиотека, как в каком-то «Аббатстве Даунтон», с ровными рядами полок, на которых чего только нет! Но больше всего медицинских справочников, и это наводит на мысль, что кто-то, ранее живущий здесь, был врачом. Ну, либо закрывал гештальты, рассматривая вечерами бесконечные справочники и пересчитывая нарисованные кости.
У одной из стен стоит красивый диванчик с гнутой спинкой, я снимаю с полки первую попавшуюся книгу — «Гордость и предубеждение» — и окунаюсь в прекрасный мир великого романа. Мне даже удаётся увлечься, но уже буквально через несколько страниц теряю нить повествования. Мысли снова блуждают где-то далеко, и никак не удаётся сосредоточиться на вечных строках.
Да что ж такое?!
Со злостью на саму себя и свою нервозность кладу книгу на место, выхожу за дверь и спускаюсь в кухню. Завариваю зелёный чай. Меня болтает от слёз к улыбке, когда вспоминаю, что три года несколько раз в неделю Тимур пил мой, по его словам, невкусный чай. Пил и пил, вот ещё удумал. Зачем он так
