Наваждение - Хоружик
Не белое в этом доме только картины, какое-то дерьмо современного искусства, которое она повесила на стены, чтобы люди думали, что она больше, чем просто модель. Она ценитель искусства. У нее есть вкус, люди которые её уважают. У нее статус.
Да правильно. Она может притворяться, что гадит розами, сколько хочет. Я знаю правду о прошлом мамы и о моем отце, которого она так отчаянно пыталась похоронить. Я напоминаю, что независимо от того, сколько наград она получит, независимо от того, насколько изменилось общественное мнение о ней с тех пор, как она начала посвящать все свое время делам и посещать раздираемые войной страны, она не может уйти от прошлого.
Я лег на кровать, даже не сняв ботинки. Она просто попросит кого-нибудь починить дизайнерское покрывало, которое, я уверен, сплетено только из лучшего шелка, привезенного из Монголии, или еще откуда то.
Завтра я уезжаю в летний домик Логиновых. Мама потребовала моего присутствия, и забронировала для меня билет первого класса. Мы все будем сидеть и притворяться одной большой счастливой семьей, завтракая перед камерами. Я собираюсь притвориться, что приспосабливаюсь к жизни с отчимом и его идеальной дочерью. Дочь, о которой мне тяжело думать.
***
— Она полная сука, да? — спрашивает Кристина, чавкая жвачкой, — Скажи мне, что она не идеальна, ну хотя бы, между нами.
Рита права, солнце согревает мою кожу, и присутствие Кристины поднимает мне настроение.
Этого почти достаточно, чтобы стереть чувство надвигающейся гибели, которое я чувствую, думая о моем отце и прибытии Миланы сегодня вечером. Я не знаю, когда приедет Рома, и не хочу знать, я даже не осмелилась спросить отца, когда он позвонил и сообщил о приезде.
Я уже параноик, мне кажется, мой отец чует мою страсть к Громову, как будто я какое-то животное в течке.
Я вздыхаю, нанося лосьон на ноги, — Милана…я думаю она хороший человек, — отвечаю я на вопрос подруги.
Кристина откидывается на полотенце, лежащее на причале, и натягивает края своего черно-белого клетчатого купальника, этого ретро-комбинезона с лямками. Татуировка, которую она сделала в этом году, цветки вишни, переплетенные с японскими иероглифами, идет вниз по ее бедру, наполовину под купальник и наполовину наружу.
— Хороший человек? — спрашивает она, — Твой отец жениться на известной модели и это все, что у тебя есть для меня? — она эффектно опускает на кончик носа солнцезащитные очки, — Мне нужны подробности, абсолютно все до последней детали.
— Я думаю, она не совсем стерва. На самом деле она какая-то… скучная.
— Как это?
— Она стелиться под моего отца, — говорю я, — Может это и есть любовь, я не знаю.
— Продолжай, — приказывает она, — Твой отец, властный придурок, который обращается с ней так же, как с тобой, и…
Меня раздражает, что Кристина сравнивает нас с Миланой, как будто мы обе какие-то бесхребетные существа, только что растоптанные волей моего отца, — Знаешь, я нечасто видела их вместе. Я увидела что на его столе стояла их совместная фотография, с Рождества, и они выглядели… счастливыми.
Она хмыкает в ответ, — Счастливая? И это все? У тебя в доме сама Громова Милана, и все, что я получаю из информации, это счастье двух сердец. Ты знаешь, что я хочу грязи.
Я выдыхаю. Конечно. Грязь, — Она супер… эффектная и красивая.
— Красивая, — ровно повторяет Кристина.
— И без кофеина, — говорю я, — Она вообще не пьёт кофе, а вместо него пьет какую-то болотную жижу.
— Я ее уже ненавижу, — подытожила подруга.
Теперь я не могу не улыбаться, — Рома назвал её коктейли тиной из аквариума.
Уши Кристины навострились при звуке его имени, и я тут же пожалела, что упомянула его. Я никому не говорила, что мы с ним переспали. Он останется моим грязным маленьким секретом.
Я возьму его с собой в могилу. Может быть, даже в буквальном смысле, если он продолжит вести себя как придурок.
Я знаю, что Кристина смотрит на меня, ее очки снова сдвинуты на кончик носа, она смотрит поверх них, изучая меня, как своего рода образец, — Рома? — невинно спрашивает она. Она вытягивает его имя, позволяя ему слететь с языка.
Я закатываю глаза и громко фыркаю, переворачиваясь на живот, главным образом для того, чтобы избежать зрительного контакта с ней. Боюсь, если я посмотрю на нее, она сможет прочитать мои мысли. Я придаю своему голосу небрежность, которой определенно не чувствую, хотя мне не нужно изображать отвращение, которое естественным образом просачивается в мой тон, — Рома. Ее сын.
— Да, точно, — говорит она, — Чуть не забыла. У нее есть сын.
Не может быть, чтобы Кристина, с ее склонностью к бульварным журналам и сплетням, почти забыла, что у Громовой Миланы есть сын. Она умирает от желания спросить, я знаю. Должно быть, она видела нашу фотографию, которую миллион раз перепостили в сети. Но я раздражена и определенно не хочу говорить с ней о нём.
Она перекатывается на бок и опирается на руку, положив локоть на причал, — Расскажите мне все.
Я открываю рот, намереваясь высказать ей то же пренебрежительное, усеченное дерьмо, что и об Милане, но вместо этого вырывается поток слов, словно что-то вне моего контроля,— Он такой… придурок, — говорю я, — Он думает, что он главный, понимашь? С его пирсингом и татуировками. Без обид, я имею в виду… — я смотрю на вишневые цветы Кристины, и она смеется.
— Продолжай, — говорит она.
— И его дурацкое непрерывное курение. Это отвратительно. Он дунул мне в лицо. Моя мать умерла от рака, черт возьми. У него напрочь отсутствует чувство приличия.
— По твоим словам он просто дьявол како то, — говорит она.
— Вот именно. Он просто высокомерный, нахальный придурок. Он грубый и отвратительный, и он практически переспал с каждой девушкой в городе, — я
