Друг моего отца (СИ) - Чер Алекс

Но она вывела меня из оцепенения.

– Спасибо, что привёл меня сюда. Для меня это было очень важно.

– Что? Почему? – тряс я головой, не понимая.

– Потому что я приняла решение. Очень важное для меня. Когда смотрела на те картины с Катей.

– Правда? И о чём же ты думала, когда на них смотрела?

– О том, что ради матери она отказалась от всего. А ведь, наверно, тоже любила, хотела чего-то для себя, семью, детей. Но всю жизнь заботилась о маме. А я… ведь это всего каких-то несколько месяцев, – она вскинула голову. – Арман, я тебе соврала.

– А, да? Ну это херня, – отмахнулся я. – Мне можно врать. Иногда даже нужно.

Хотя меня очень заинтересовало что значит это «тоже любила». Но я не спросил. Намного больше напрягла её мысль о самопожертвовании.

Она покачала головой.

– Я не хочу тебе врать. Поэтому признаюсь, что согласилась на эту встречу не просто так.

– Серьёзно? – хмыкнул я.

– Я пришла попросить у тебя денег. В долг. Чтобы сделать новый паспорт.

– Ты потеряла паспорт? – выпучил я глаза, ожидая чего угодно, но только не этого.

– Нет, его забрала ма… – она осеклась, – Татьяна Владимировна.

– Что значит забрала? – реально не вмыкал я.

– Закрыла в сейфе. Я просила вернуть, когда она покупала мне новый телефон и сим-карту, но она не отдала. А за восстановление паспорта надо заплатить пошлину.

– И сколько надо заплатить?

– Полторы тысячи. Но мне надо две, – поспешно добавила она. – Ещё триста рублей штраф и двести – фотографии.

– И ты хотела попросить у меня две тысячи рублей? – поперхнулся я.

Она кивнула. А у меня было странное чувство, словно я её теряю. Вот только что она говорила про нас: «возьми», «я не буду сожалеть», «это не значит, что я ничего не чувствую». Но вдруг и правда что-то решила. Что-то такое, чего ей делать никак нельзя. И что нас… разлучает. А мы ведь даже не были вместе. Ну, один раз не считается.

И у меня было стойкое ощущение, что это я опять всё испортил.

– Но я верну. Просто денег у меня нет совсем. А без паспорта мне не устроиться на работу. Всё равно куда. А потом, если удастся восстановить диплом, уже можно будет попробовать по специальности.

И где её диплом я даже спрашивать не стал. Видимо, там же, где и паспорт.

– Я смотрю, у тебя целый план, – усмехнулся я, но она даже не поняла иронии. – Решила сбежать?

Она снова кивнула.

– А жить? Где ты собиралась жить?

– Я надеялась что-нибудь придумаю, – потупилась она и окончательно закрылась. – Но это уже неважно.

– Передумала? – приподнял я бровь. – Из-за тех картин?

– Не только. Я об этом думала до этого. Но благодаря им решила, что должна. Потому что я могу ей помочь. Потому что, какая бы она не была, а она моя мама.

– Чем же ты ей можешь помочь? – вот прямо задницей чувствовал я неладное.

– Могу выносить её ребёнка.

Я сел на злополучный ящик. Потом встал. Потом снова сел. Задница чувствовала, но не понимала.

– Прости, я, конечно, плохо во всём этот разбираюсь, а суррогатную мать Татьяне Владимировне найти не судьба?

– Я и буду суррогатной матерью. Я на всякий случай позвонила врачу, всё узнала. Сама она действительно не может ни забеременеть, ни родить. А ещё… это очень дорого. Целых восемьсот тысяч. Плюс расходы на лекарства, питание, одежду. Потом на роды, уход.

– А ты значит ей ребёночка выносишь за «спасибо»? – и я уже не иронизировал, язвил. Но девчонке, для которой две тысячи рублей – деньги, восемьсот тысяч – наверное, всё равно что восемьсот миллионов. Ей поди и невдомёк, что для адвоката уровня Воскресенской – это так, семечки, месячная зарплата, а то и меньше.

– Ну она же не виновата, что у неё мной были такие тяжёлые роды. И что я…

– Что? – напрягся я, чувствуя очередной подвох. Какую-то конкретную жопу, засаду, тайну. – Что ты? – повторил я.

– Ничего, – словно опомнилась она. – Прости, мне пора.

Принялась отряхивать ноги. Обуваться. Пока я не просто охуевал. Я рассыпался на куски. Осыпался как этот песок с её ног. И даже не от её готовности пожертвовать собой. Для ребёнка это естественно – безусловная любовь к родителям. А для девчонки, выросшей без матери – особенно. Мне ли не знать, сколько раз она мечтала, что мама её найдёт, вспомнит, вернётся. Верила. Ждала. И… дождалась. О том, что она матери не нужна или что та её не любит, даже думать страшно. Разве можно не любить собственное дитя? Я и сам так думал миллион раз, даже когда вырос.

Но вероломство её мамаши не лезло ни в какие ворота.

Зверёк натянула пальто. Поправила сумку. Взяла свой несчастный цветок. И вытянулась передо мной как солдатик.

– Ещё я хотела сказать, что тебе не за что себя винить. Забудь, – повторила она мою интонацию. – Да, ты был груб. Это было обидно. Но я не ушла, не отказалась и ничего не сказала, потому что этого хотела. Сама. Вот теперь точно всё.

И переставляя свои худющие, как у кузнечика, ноги, в нелепых ботинках на толстой подошве, пошла к выходу.

Хотела… Сама…

Что значит, твою мать, это «хотела сама»? Вот так увидела первый раз в жизни и сразу захотела? Девственница? Меня?

Я позвонил охране, чтобы её проводили до дома.

И вроде она искренне простила, но мне легче после её ухода не стало.

Теперь у меня в голове была только одна мысль: я прибью, уничтожу, сотру с порошок эту Воскресенскую.

Нет, вру. Была и вторая: я её защищу… или защитю? Тьху, блядь, что за дурацкое слово! В общем, этого испуганного зверька я в обиду не дам.

А вот от этой мысли стало легче.

Глава 15. Яна

– Алия, ты не видела, случайно, мой блокнот?

Я перерыла всё в своей комнате. В ящиках, под кроватью, перетрясла постель. Ну куда я ещё могла его сунуть? С собой я его не брала, из комнаты не выносила.

– А я-то почём знать, где твоя блокнот? – хмыкнула женщина, поправляя косынку. – Это ты у новая горничная спроси. Она теперь тут убираться. Я твои вещи не брать. Даже в комнату твою не ходить.

– Хорошо, я спрошу, – рассеянно покрутилась я в коридоре.

Горничная уже ушла. Да кому вообще может быть нужна моя мазня? Никому. Хотя… Я посмотрела на двери в офис. Снова плотно закрытые. Воскресенская работала.

«Но я же ничего такого там не рисовала?» – пробежал по спине холодок. Если только отца… И Армана…

Нет, нет, об Армане после встречи мне было больно даже думать. И сознательно я бы не стала его рисовать, даже если меня заставили. Но в блокнот… В блокнот я выплёскивала всё, что наболело. И Армана там было много. Слишком много. Он был не в голове. В сердце, в душе, на кончике карандаша, а теперь ещё в ощущениях тела. Он всегда был частью меня. Неотъемлемой частью.

Я его рисовала, даже когда думала совсем о другом. А думала я о разговоре с матерью, что у нас состоялся вчера.

– Что значит, ты согласна? – развернулась Татьяна Владимировна от большого зеркала, у которого застёгивала серёжки. В красивом платье в пол, с загадочной улыбкой на губах, она явно собиралась на встречу с мужчиной. Не знаю с чего я сочла этот момент удачным для разговора.

Весь день я не знала, как ей сказать, что согласна стать суррогатной матерью. Весь день подбирала слова.

Сначала хотела выпалить прямо с порога, когда она встретила меня вечером в коридоре. Но она так тепло улыбнулась, глянув на мою розу:

– С кем-то встречалась?

– И нет, и да, – пожала я плечами, пряча глаза и глядя на свои ботинки, что снимала.

– Ладно, не рассказывай. Понимаю, я последний человек, с которым ты бы стала секретничать.

И она ушла, больше не добавив ни слова.

И я была так рада, что приняла именно такое решение. Что передумала осуществлять свой маленький дерзкий план: сделать паспорт и сбежать.

Это были такие странные, наполненные тихим и мирным сосуществованием два дня, что я ни разу не пожалела.

Пусть мы были ещё не семья, но какая-то стена словно рухнула. Словно что-то выболело, вскрылось, а теперь потихоньку, очень медленно, но всё же рубцевалось.