Я - осень, а ты май (СИ) - Бельская Анастасия
Я укладываю Марусю, а затем пишу половину ночи, тихо радуясь словам Рената, своей дочке и опыту, который помог мне, кажется, найти то, что нужно.
А затем засыпаю. Впервые спокойно — и сплю оставшуюся половину ночи под привычный испанский голос в наушниках, не просыпаясь до самого будильника.
Глава 11
Настена
— Так, давайте начнем. Твою мать, где Аллаев?
Александр Дмитриевич широким шагом проходит к своему креслу, и оглядывает совещательный зал. На самом деле, его вопрос мог бы содержать поменьше нервов — из пяти совещаний Максим опаздывает стабильно на два.
Правда, всегда по какой-то веской причине, поэтому по-настоящему выговорить ему за это никто не планирует.
— У него интервью сегодня на утро, — сообщает Сережа Косоруков, юморной дядька под сорок, и, кажется, один из тех, с кем много общается Максим, — уехал в какой-то институт, предупреждал, что опоздает.
— Как интересно, что Аллаев предупреждает кого угодно, но не непосредственного руководителя, — хмыкает главред, но честно, истинного недовольства я в его словах не нахожу. — Как-то у всех работа есть, но остальные умудряются распределить ее на весь остальной отрезок дня, кроме летучки.
Александр Дмитриевич качает начавшей седеть головой, а меня внезапно прошибает догадка.
Летучка. Единственное место, где мы с Максимом пересекаемся. Неужели он делает все это, только лишь бы не видеть меня?
Или моя крыша молча покинула чат в связи с недосыпом и искалеченными нервами?
— Ладно, давайте уже начнем. Листьев, ты первый.
Ренат спокойно поднимается, в идеально отглаженной рубашке и узких джинсах. Залаченные наверх волосы, чистая сияющая кожа, улыбка — все это у мужчины присутствует, кажется, всегда, и я ни разу не видела его грустным. Или даже хоть чем-то озабоченным…
Господи, и почему я думаю об этом с какой-то непрошибаемой тоской по совершенно, просто в корне другим привычкам?!
Летучка идет своим чередом, а я молча слушаю, сжимая под столом блокнот. Сегодня на мне простое, теплое платье с вязаным воротом — оно не облегает, но смотрится хорошо, и придает уверенности в самом страшном дне за последнее время.
Господи боже, и почему сегодня все «отстреливаются» так быстро? Это из-за отсутствия придирающегося Макса, или из-за моего страха так кажется, потому что вот уже и конец, и очередь доходит до меня.
— Анастасия, — главред уже давно ко мне без отчества, как и к остальным редакторам, но и по фамилии зовет редко, — старт вашей колонки уже в понедельник, за сегодняшний день нам надо все подготовить к печати. Слушаем ваши идеи для успешного старта.
Он спокойно улыбается, наблюдая, как я поднимаюсь на ноги, и мой стул скрипит слишком громко, а дрожь в руках сильно заметна. Но я встаю — и вцепляюсь побелевшими пальцами в собственный блокнот.
— Смелее. Сколько вы с командой написали развернутых идей?
О боги.
— Одну.
Тишина, которая словно ставится на максимум после моего ответа, оглушает. Все смотрят с недоверием — а Александр Дмитриевич моментально хмурит брови.
— Одну?
В его голосе все — снисхождение ко мне, возникшее еще на вечеринке, плавно перетекает в сталь, именно благодаря которой он сидит там, на месте руководителя. Я понимаю этот тон — сколь бы ни были у него ко мне отеческие чувства, плохой работы он не стерпит.
А потому я продолжаю, хватая со стола готовую распечатанную статью, и передавая главреду.
— Да. У меня есть одна крепкая, неизбитая статья, которая отвечает всем вашим требованиям. Вот, можете прочесть…
— «Камни, мультфильм и макароны — почему я позволяю все своему ребенку, и не чувствую вины?» — зачитывает главред вслух мой заголовок, и вновь поднимает на меня взгляд, — вы серьезно?
Господи. Кажется, трясти меня начинает еще больше, и я сглатываю, пытаясь хоть немного смочить пересохшее горло. Меня бросает в пот — и я ощущаю себя в центре толпы, в одиночку пытаясь доказать что-то миру.
— Анастасия?
Это — паника, и ее плотный слой уже застелил мне уши. Голос начальства сквозь толстый слой ваты звучит уже раздраженно, и только это заставляет меня уцепиться, и перестать куда-то падать глубоко в себя.
Я не имею права сейчас вот так себя вести. Это — моя работа, моя статья, в которой я еще минуту назад была совершенно уверена. И нельзя позволять глупой панике и природной неуверенности все рушить — потому что, в конце концов, мне обидно за свое «дитя»!
— Я абсолютно серьезно, Александр Дмитриевич, — все еще дрожащим голосом отвечаю я, ощущая, как потихоньку могу говорить все тверже, — вы просили меня предоставить идею для успешного старта — и вот она, я вам ее подготовила. Статья полностью написана, отредактирована и готова к печати, если у вас не возникнет к содержанию каких-либо вопросов.
Главред пристально смотрит на меня, пытаясь понять, насколько вообще можно вести диалог дальше, но вздыхает, и опускает взгляд в текст. Я немного расслабляюсь, и чуть-чуть отворачиваю голову — ровно настолько, чтоб запнуться о спокойствие Рената, который с безмятежностью наблюдает за мной.
Боже, а его вообще ничего не «трогает»? Или он просто настолько не сомневается в моих силах?
— Анастасия, — спустя пару минут снова кашляет главред, и я очень стараюсь не вздрагивать, — статья написана хорошо, в «живом» стиле, и с применением популярной нынче гонзо-журналистики. Это, несомненно, плюс — но мне не с чем сравнивать. Объясните, будьте любезны, почему за рабочую неделю вы приносите на совещание всего один вариант статьи?
— Потому что именно этот вариант соответствует вашему заданию, — выдыхаю я, не зная, как еще объяснить, — я уверена, что для читательниц нашего журнала эта тема будет интересна — мы с отделом не зря анализировали возрастную группу и уровень образованности женщин, которые покупают журнал. Работающих и успешных леди всегда волнует тема вины перед ребенком — мало внимания, отсутствие супер-полезных блюд в рационе, подмена маминой ласки на мультфильм в конце тяжелого рабочего дня… Поверьте, я знаю, о чем говорю. А новых читательниц привлечет такая живая тема, и резонанс во мнениях — ну как журнал может называть такую маму — хорошей?! Это — ход на опережение, когда мы вызываем в человеке эмоции, а не равнодушие и скуку. Даже если с мнением журнала он не согласен, то скорее всего купит еще один выпуск — посмотреть, чего же еще шокирующего там понапишут.
Я выдыхаю после такой длинной, даже жаркой речи, и снова замечаю, как на меня смотрят со всех сторон, только теперь уже с интересом, а не сомнением в адекватности. Кажется, кое-кого я явно убедила. Только вот не главреда…
— Это все, конечно, хорошо, — медленно тянет Александр Дмитриевич, снова бегая глазами по тексту, — но одна идея… А ты чего там стоишь и мнешься? — неожиданно утыкается он взглядом во входную дверь, и я снова чувствую волну паники, — опоздал и боишься не пущу теперь? Нет уж, заходи, садись, и выскажи свое мнение, раз уж все слышал.
Максим. Я не поворачиваю головы, пока он сам не появляется в поле видимости. Проходится по мне каким-то жадным, горящим взглядом — и молча усаживается за свое место.
— Не хотел прерывать такого оправдательного выступления, — усмехается он, и, клянусь, сейчас я готова просто придушить его, — а какое мнение ты хочешь?
Я давно заметила, что главред больше всего прислушивается к Максиму. Жилка у того есть, а еще суперспособность говорить правду — даже если она обижает коллегу.
И сейчас эта самая способность заставляет меня сжимать кулаки до отпечатков ногтей в ладонях. Господи, Аллаев, ну не окажись ты полным му…
— Твоего, еперный театр! — Совсем по-колхозному выражается шеф, и устало машет листком, — это — все, что я могу пустить в понедельник в номер!
— А этого мало? Или ты решил весь журнал забить мамскими советами?
— Аллаев!
В последнем рыке я поддерживаю главреда полностью, и утыкаю горящий взгляд в Макса. Тот с какой-то готовностью ловит его — и мы захлебываемся в огне друг друга, находясь напротив, и я на секунду даже перестаю замечать всех коллег вокруг.
