Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

И всего за одну ночь — пусть долгую, яркую, насыщенную — я вдруг понимаю, в чём суть секса: в сумме всех доступных человеку наслаждений — осязать, обонять, пробовать на вкус, видеть, слышать, говорить.

Не сопротивляюсь, когда он провожает меня в ванную и, довольно посмеиваясь, поливает моё пресыщенное ласками тело тёплыми струями воды. Только где-то на границах уставшего разума вспыхивает кратким осознанием, что мы всё-таки оказались в душе вместе.

Не возражаю, когда укутывает одеялом и прижимает к себе, шепчет на ухо какие-то неразборчивые глупости, а я стремительно проваливаюсь в сон, в последний момент замечая, что впервые за много-много лет засыпаю с мужчиной в одной постели.

И нисколько не противлюсь, когда он будит меня на рассвете, чтобы утянуть за собой в блаженную обитель медленного утреннего секса, где тела сухие и горячие, а губы мягкие, как раздавленная вишня.

Второй раз просыпаюсь ближе к полудню, да и то потому, что замёрзла. С минуту смотрю на спящего Петра, такого красивого с этими своими широкими плечами и тёмной щетиной на контрасте с моим одеялом в мелкий цветочек, а потом бесшумно сползаю с кровати, подхватываю кигуруми и сбегаю в ванную. Умываюсь и чищу зубы, мыча под нос песенку, но замираю и хмыкаю, понимая, что делаю это тише. Очень непривычно заниматься будничной рутиной, стараясь кого-то не разбудить.

Добравшись до кухни, замечаю, что тело ноет, пусть сладко, но всё же ноет и не слушается, словно я пробежала кросс. Едва не разбиваю вазу о край раковины, когда ставлю еловые ветки в воду. Рассыпаю молотый кофе и в последнюю секунду успеваю снять с конфорки закипающую турку, отвлёкшись на телефон: Сонька зовёт провести несколько дней за городом в родовом имении её родителей. Пишет, что папа лично настаивает на моём визите и очень желает обсудить какие-то там новые методы обработки дерева. Мы с Анатолием Борисовичем мгновенно сошлись на почве любви к мужским хобби, и Сонька иногда закатывала показательные сцены ревности, но на самом деле была довольна, что может спокойно зависать в интернете, пока мы с её отцом занимаемся какой-нибудь ерундой вроде сколачивания ульев из старых досок.

Быстро набираю сообщение, что никак не могу, поскольку встретила породистого жеребца и у меня тут секс-марафон в самом разгаре. И, прикусив губу, добавляю, что оргазмирую как проклятая. Сонька присылает в ответ десяток смайликов всех оттенков удивления и одобрения, обещает не мешать, придумать правдоподобную отмазку для папы и периодически отправлять мне картинки из «Камасутры», чтобы я не расслаблялась.

Разливаю кофе по кружкам, накладываю на тарелку фрукты, конфеты и творожные сырки и возвращаюсь в спальню. Ставлю добычу на прикроватную тумбочку и цепляю взглядом лежащие на ней часы Петра. И мне почему-то нравится, очень нравится видеть мужские часы около своей постели.

А потом меня хватают, подминают под себя и целуют в висок.

— Я кофе сварила, — говорю ему в плечо.

— Горячий?

— Ну да.

— Очень горячий?

— Ну… да.

— Чем займёмся, хозяйственная женщина, пока он будет остывать?

И снова эта странная магия, когда ещё недавно ноющее и неслушающееся тело всеми клетками откликается на намёк и возвещает о боевой готовности. Мне не хочется останавливаться. Мне всё еще мало его.

И эти ощущения не покидают весь день, очень непонятный день, когда время преломляется и перестаёт согласовываться со стрелками на часах Петра. Мы проваливаемся в полудрёму, но вскоре просыпаемся, потому что трудно дышать тяжёлым, плотным, пропитанным мускусом и страстью — хоть ножом режь! — воздухом. Важно дегустируем маракуйю, мангостины и лонганы, но возвращаемся к привычным мандаринам, чистим их наперегонки и кормим друг друга с рук, беспечно раскидывая кожурки. Пьём вино и обмениваемся холодными, терпкими поцелуями. Болтаем о пустяках, двусмысленно шутим и тут же набрасываемся друг на друга, стоит только коснуться шаловливыми пальцами в нужных местах. А потом сгораем дотла в жерле Эйяфьядлайёкюдля.

Открываю глаза от явного запаха еды. Свет выключен, а на улице совсем стемнело, но даже по количеству огней в окнах соседних домов мне не удаётся определить, какое сейчас время суток: с этими праздниками график сбился у половины страны.

Не знаю, сколько я проспала. Совсем не заметила, как заснула. Помню, что кричала в подушку от наслаждения, ловя… Каким по счёту был тот оргазм?

Усмехаюсь: сутки назад я страдала от высотной болезни, взбираясь на пик своего первого удовольствия, а сейчас сбилась со счёта. Чудеса.

Ещё помню, что потом нестерпимо захотелось спать. Готова поклясться, стереотип о том, что мужчина после секса мечтает отвернуться и захрапеть, а женщина — поговорить, придумали мужики, которые не удовлетворяют своих партнёрш. Потому что после качественного оргазма разговаривать вот совсем не хочется, абсолютно. Максимум — немного помурчать и отрубиться.

В кровати я одна и даже на мгновение пугаюсь, но часы Петра по-прежнему лежат на тумбочке. А ещё этот запах! Еда в моём доме, к сожалению, не умеет появляться самостоятельно, пока я сплю. Поэтому я поспешно натягиваю пижаму, крадусь на кухню и… умираю от умиления.

Пётр стоит у плиты в одних джинсах, беспощадно сверкая ямками на пояснице, и жарит яичницу с беконом и помидорами. Классика третьесортного любовного романа, только обычно я кривлюсь от подобных клише, а сейчас впиваюсь пальцами в дверной косяк и умираю.

— Выспалась? — улыбается мне через плечо.

— Не знаю. Но проснулась и пришла на запах.

Нестерпимо хочется подойти, поцеловать его в выпирающий шейный позвонок, прижаться щекой к спине. Законсервировать в памяти этот момент. На секунду поверить, что он — такой большой, тёплый, безопасный — никогда от меня не уйдёт.

— Надеюсь, ты не против, что я тут похозяйничал. Ничего путного из еды по ночам не доставляют, а нам с тобой ещё потребуются силы. Всё почти готово, садись за стол.

А там вроде бы вполне обычный завтрак — овощной салат, тосты, несколько видов сыра, йогурты, — только по моей шкале романтичности это на десять из десяти. Пусть и за окном глубокая ночь. Особенно потому что за окном глубокая ночь.

Никита никогда для меня не готовил.

Внезапная мысль откуда-то из глубин памяти, и я опускаюсь на стул так тяжело, словно кто-то ударил под колени. Нельзя, нельзя сравнивать. Слишком рано. Да и, в общем-то, бессмысленно: между нами с Петром всего лишь секс, и пусть сегодня нам хорошо вместе, завтра он, возможно, откланяется и уйдёт навсегда.

Господи, как же я не хочу, чтобы он уходил!

Пётр раскладывает яичницу по тарелкам и садится напротив, вытягивает ноги под столом и обхватывает ими мои щиколотки. Одиннадцать из десяти.

На еду я набрасываюсь с улыбкой и аппетитом, хрущу тостами, наматываю на вилку рукколу и мысленно смеюсь в лицо той прошлой мне, которой кусок в горло не лез в присутствии мужчины. Оказывается, я жутко голодная, а этот ночной завтрак такой вкусный, что тороплюсь и даже пачкаю кончик носа в тягучем яичном желтке — ну, растяпа. Пётр протягивает руку, стирает эту каплю подушечкой большого пальца и облизывает его. Продолжает есть и что-то рассказывать, совершенно не замечая, как нити, опутывающие нас, становятся крепче.

Двенадцать из десяти.

— Ась, что ты там опять замышляешь? — насмешливо спрашивает он, и я понимаю, что так и сижу, набив щёки беконом, и глупо пялюсь на него.

Попалась.

Признаться, что уже представляю, как мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день?

— Просто любопытно, — прожевав, включаю мастера переводить тему я, — если бы ты встретил, ммм, скажем, ну пусть Петра Первого, что бы ты ему рассказал о жизни в двадцать первом веке?

Весь следующий час мы ищем простые слова для описания выборов, космического туризма и свадьбы Сири и Алексы. А потом занимаемся долгим, бурным, сумасшедшим сексом — до мокрых простыней и стёртых в кровь коленей.