Барбара Брэдфорд - Состоятельная женщина. Книга 1
– Ты так прекрасна, Эмма, – произнес он низким хриплым голосом, в котором звучал благоговейный трепет. – Пожалуйста, позволь мне поцеловать тебя. Только один раз, пожалуйста, – умолял он.
Она не ответила, но по-прежнему не отрываясь смотрела на него. Столько веры, невинности и бесхитростной любви было в его приблизившемся непорочном лице. Он склонился над ней. Ему казалось, он утонет в зеленом море ее глаз. Он коснулся ее губ своими. Ее влажные губы были прелестны и так манили его, что одного поцелуя Эдвину Фарли оказалось недостаточно. Он целовал Эмму снова и снова, все с большей страстью, не давая ей возможности возразить.
Когда же Эдвин поднял голову и посмотрел на нее, он увидел, что ее глаза закрыты. Он гладил ее лицо, плечи, и его рука скользила все ниже, пока не легла ей на грудь. Только тогда она широко открыла глаза:
– Ах, Эдвин, нет! Не надо!
– Эмма, пожалуйста, я не сделаю тебе ничего плохого. Позволь моей руке остаться, – снова умолял он.
Эмма заколебалась, и Эдвин поспешил зажать ей рот поцелуем, не давая ничего сказать, и продолжал ласкать и гладить ее. Почти бессознательно и не в силах сдержать себя он скользнул рукой под скатерть, покрывавшую Эмму. Он пробежал по нежному шелку ее кожи легкими, чуть дрожащими от нарастающего возбуждения пальцами. Эмма отпрянула от него, негромко вскрикнув, и краска стыда залила ее лицо, но он удержал ее, нежно сжимая в своих объятиях и целуя в лоб.
– Я люблю тебя, Эмма, – шептал он, прижавшись лицом к ее щеке.
– Но ведь это нехорошо. Мы не должны этого делать, – шепотом возразила она, испуганно дрожа. Ее разум был огорчен мыслями о грехе и искушениях плоти, ведущих в ад.
– Тише, моя ненаглядная, тише, Эмма, – успокаивал ее Эдвин тихим и ласковым голосом. – Я не сделаю ничего предосудительного. Я лишь хочу ближе почувствовать тебя. Я никак тебя не обижу. Невозможно обидеть того, кого любишь больше всех на свете.
Его слова наполнили ее нежданной радостью, и она сильнее прижалась к нему, всматриваясь в его лицо, склонившееся над ней, в столь знакомые ей милые черты. Казалось, что его лицо, освещенное свечой, сияет. Его глаза были широко открыты и полны бесконечной любви.
– Ты правда меня любишь? – спросила она самым нежным из всех голосов, которые он когда-либо слышал.
– Да, Эмма. Я так люблю тебя! А ты, разве ты не любишь меня?
– Да, Эдвин, да, я тоже люблю тебя! – Эмма тихо вздохнула, чувствуя его руки, вновь ласкающие ее, поглаживающие и касающиеся всех изгибов ее тела, но так нежно, что она расслабилась, наслаждаясь его теплом и любовными ласками. Вдруг его пальцы дотронулись до самого заветного, настойчиво и все же так легко, будто ее коснулось перышко. Она едва сознавала, что он делал. Она больше не могла возражать или останавливать его, потому что ее захлестнули неожиданные, неведомые, но восхитительные ощущения, вызывавшие в ней дрожь и заставлявшие трепетать ее сердце. Его губы, руки, тело поглотили ее целиком, он обнимал ее все крепче и крепче, пока она не почувствовала, что сливается с ним. Все ее тело стало безвольным, а он все продолжал ласкать ее, увлекая к той вершине, которой он сам уже достиг.
Эдвин помедлил и взглянул на Эмму. Ее глаза были закрыты, он увидел, что ее бьет легкая дрожь. Он быстро сбросил с себя плед и легким стремительным движением сорвал с Эммы скатерть, все еще наполовину скрывавшую ее. Она не шевельнулась, хотя ее веки дрогнули; вдруг широко распахнутыми глазами она посмотрела на него, стоящего перед ней на коленях. „Эдвин Фарли уже мужчина, а не мальчик”, – подумала она в изумлении, испугавшись своего открытия, ведь она впервые увидела его во всей мужской красе. Он с удивлением разглядывал ее, затаив дыхание. Желание полностью овладеть ею захлестнуло его. Он был поражен, увидев, насколько она прекрасна. Ее кожа была бледной, подобно лепесткам цветка, а дрожащий свет свечи и яркое пламя костра окрасили ее в золотистый цвет. Она напоминала прекрасную статую, изваянную из лучшего мрамора.
Осторожно, с величайшей нежностью и тактом, Эдвин помог Эмме преодолеть ее страх и врожденную стыдливость. Хотя оба они были неискушены, любовные ласки Эдвина увенчались их близостью. Чуть погодя Эмма начала отвечать ему, прислушиваясь к его нежному шепоту. Его желание все разгоралось и перешло в страсть, с которой он уже не мог совладать, которая наполнила его еще неосознанной утонченностью и бесподобной искусностью. Лишь раз она застонала, он услышал этот тихий сдавленный крик, который ей удалось сдержать. Но он так нежно и трепетно любил ее, что это мгновение быстро прошло, и вскоре он увлек ее за собой на нарастающей волне исступленного восторга. Они слились, двигаясь в совершенной гармонии, залитые сладостным теплом и впервые испытанным наслаждением. Эмма чувствовала, что растворяется в объятиях Эдвина, становясь его частицей. Становясь его кровью и плотью. Они стали единым целым. Сейчас она была им. Она застонала, ее руки скользнули вниз, к его пояснице, дрогнувшей под ее пальцами. Тут Эдвин испытал такое счастье, что был уже не в силах сдержать свой крик. Безудержно устремляясь в нее, он даже не слышал, как громко звал ее по имени и умолял никогда не покидать его.
24
Несколько часов спустя буря утихла так же внезапно, как и ворвалась в их жизнь. Проливной дождь перешел в редкую изморось, а она вскоре так неожиданно прекратилась, что стало жутко.
Мощный порывистый ветер, обрушившийся на эти безмолвные холмы, умчался прочь, и мертвая Тишина наполнила все вокруг. Высокое безоблачное небо, в бурю темно-зеленое, почти черное, теперь стало кристально чистым и наполнилось удивительным, неведомо откуда исходящим светом. Появилась полная луна, надменно сияя своей неприветливой белизной. Прекрасное светило застыло высоко в небе, холодном и бескрайнем, освещая болотистые, поросшие вереском торфяники так безжалостно, как будто это было полуденное солнце. Яркий лунный свет беспристрастно обнажил ужасные следы жестокого опустошения. Отгрохотавшая буря обезобразила все вокруг.
Зубцы огромных скал, разбросанных над торфяниками, возвышались отвесными громадами, и нескончаемые потоки дождевой воды стремительными каскадами срывались вниз и настолько переполняли естественные водопады, что те лавинами врезались в ручьи и реки, выходившие из берегов, размытых напором воды. Ливень пронесся над торфяниками подобно волне гигантского прилива, его мощь была так велика, что он с ходу вырывал из земли кусты и деревья, сметал огромные камни и валуны и неумолимо швырял их вниз. Узкие долины и ложбины меж холмами, разделявшими вересковые пустоши, были полностью залиты водой.
