Невыносимое счастье опера Волкова - Алекс Коваль
– Одна, – нехотя признается директор кафе. – Установил её, чтобы следить за кассой. Никто из персонала о ней не знает. Было пару случаев с недостачей. Не крупной, но ощутимой. С тех пор перепроверяю раз в неделю, все ли прошло по чекам и ничего ли не осело в карман официантов помимо чаевых.
– И? Чего молчим? Где она? – рычит Багрянцев.
– Открывай, – киваю.
– Я бы не питал на нее больших надежд. Установлена она скрытно, нацелена на кассу…
– Столик был как раз недалеко от стойки, – щелкает пальцами Герыч. – Показывай давай.
– Тогда, может, и зацепила краем, но сразу предупреждаю: разрешение у нее далеко от идеального. Угол обзора тоже. Скорее всего, мы там… – продолжает трепаться Борис, щелкая мышкой. Но я не слышу. Дальше не слушаю просто. Тело от увиденного сковывают колючие тиски, впиваясь ледяными иголками в кожу. Директор кафе выводит на экран на редкость дерьмовое изображение.
Разрешение у камеры хуже, чем у первых фотоаппаратов. И обзор. Тут и правда мало что видно, не соврал. Только маленький пятак у двери и пространство метр на метр за стойкой бара, с другой стороны кассы. Как раз, где по словам Германа, был столик, у которого нашелся телефон Кулагиной. Мало, да, вот только мне этого было достаточно, чтобы рассмотреть мимолетно промелькнувшую тень конфетки в моей толстовке. А за ней…
Я следил за картинкой на экране, жадно вглядываясь в каждую секунду видео. Меня не просто выбило. Парализовало на хер! От увиденного. Что-то такое я уже и предполагал. Краем камера зацепила, как Кулагина упала без сознания. Я даже понимаю по движениям, что ее подхватывают и выносят из кафе. Тут просто, сука, без комментариев! Но самая скверная хуйня заключалась в том, что я даже представить себе не мог степень озлобленности и тупости собственной сестры. Я не видел лица белобрысой спутницы Тони, но оно мне было и не нужно. Тридцать с лишним лет бок о бок. Родная, мать его, кровь… которую я ей выпущу, зараза!
– Это что…? – напряженно начинает Багр. Разумеется, он тоже Ольгу узнал.
– Да.
– Она вернулась? Когда?!
– Понятия не имею. Я придушу эту суку! – рычу.
– Ты кого-то узнал? – встрепенулся Герман.
– Узнал. И с ней я разбираться буду сам. А ты, Герыч, – оглядываюсь, – бери под арест персонал кафе. Вяжи всех и вези в отдел – здесь явно этим тварям помогли. Звони Шумилову, заводите дело, поднимай отдел, ищи свидетелей. Я хоть убей, блядь, не верю, что в этот момент не было ни одного прохожего! И разложите мне по пикселям это долбаное видео, но найдите этих двух отморозков!
– Сделаем.
– Просмотрите ближайшие к этому кафе камеры на перекрестках и торговых центрах. Какие машины подъезжали, уезжали, мелькали. Пробивай их рожи, и ищите все, что может хоть как-то нам помочь. А я поехал, – подхватываю со стола ключи и телефон Кулагиной.
– Куда?
– Нанесу визит.
– Кому?
– Любимым родственникам.
Я уничтожу каждого, кто к этому хоть как-то оказался причастен. Каждого! И Ольга исключением не станет. Ей щедро “по-родственному” достанется вдвойне.
До дома родителей еду, стараясь не просто не думать, но даже и не дышать. Внутри все горит. Уже заруливая на знакомую улицу, слышу, как телефон оживает входящим. Ларин. И его новости, от которых окончательно сходятся концы с концами:
– Игнат Кулагин пропал. Пару дней назад он вышел на меня и сказал, что знает, где нарыть на Шляпина стопроцентный компромат. Вчера я дал добро. Сегодня он с самого утра не выходит на связь. Мои люди его потеряли.
Не проронив в ответ ни слова, торможу у знакомых ворот и шарю рукой в бардачке.
– Алло, Волк? Ты слушаешь меня?
Нахожу пачку сигарет, выдергивая одну и ключи. Один бог знает, как давно я ими не открывал дверь в родительский дом. Но сейчас мне точно не до сантиментов. Выхожу из тачки и только тогда бросаю:
– Я посажу тебя, залетный. Клянусь жизнью – ты сядешь, если с моей Кулагиной твоими стараниями что-то случится. Я, блядь, собственноручно сорву с тебя каждую гребаную звезду и затолкаю в задницу!
Сбрасываю. Чиркаю зажигалкой и закуриваю. Спокойно, Волков. Спокойно! Сесть сейчас не самое удачное время. Три глубоких затяжки, блядь, руки дрожат. Вышвыриваю окурок и бросаю машину у ворот, толком не припарковавшись. Я даже не помню, закрыл ли я ее.
Не обращая внимания на охрану и удивленную прислугу, половина из которой за все свои годы работы в доме родителей ни разу меня и не видела, перескакивая через ступеньку, поднимаюсь на второй этаж. Никто даже не думает меня останавливать. То ли вид слишком пугающий, то ли понимают: связываться со мной – себе дороже. Упрямо гоню прочь обрывки прошлого, всплывающие в голове. Буйная, бурная молодость в отчем доме…
Иду целенаправленно к знакомой двери из красного дерева. Кабинет отца. Знаю, что он сейчас там с вероятностью девяносто девять процентов из ста. Он всегда работал исключительно дома. И у него всегда не было ни на что, кроме любимой работы, времени.
Не обременяя себя стуком, вышибаю дверь чуть ли не с ноги. Деревяшка с глухим стуком ударяется ручкой о стену. Отец подскакивает. Проглатывает свое гневное “вон”, сфокусировав взгляд на моем лице. Секундная заминка, когда от удивления челюсть батеньки чуть не падает на пол. А потом я начинаю без предисловий:
– Ольга где?
Глава 43
Глава 43
Нина
Мне хреново. Нет, не так. Мне очень хреново!
Пожалуй, с таким трудом я не выкарабкивалась из темноты еще никогда. Как альпинист, ползущий по горе без страховки, рискующий в любой момент сорваться в пропасть. Темнота не отпускала. Вязкая, густая, тяжелая – она, придавив, крепко держала в своих объятиях, до последнего цепляясь за меня. Вроде мозг соображал. Думал. Анализировал. Но организм приходить в себя отказывался
