Татьяна Успенская - Украли солнце
Сам расстреляет предателей. Он — Хозяин их всех, и Учреждения, и города, и страны. И он наведёт порядок в своём королевстве. Он научит их подчиняться. Сам. Он раскрыл заговор, не Эвелина. Он уничтожит главарей и всех участников заговора.
Но сколько их?!
А что делает здесь мальчишка? Это он поднял бунт?
На него поднимает его же оружие?!
— Ха-ха! — Будимиров выныривает из-под дрожащей от страха пули, падает на пол, вскакивает: — Ха-ха-ха! Меня нельзя убить, мальчик! Я вечно живой!
К нему лезет баба, вопит о Боге.
— Я вызов вашему Богу!.. — кричит он.
Отомстить! Он стреляет в упор в бабу.
И с удовольствием видит бегущего с поля боя «зайца». Здесь не место зайцам!
Но почему стекленеют его воины? Почему из их рук выпадает оружие? Почему они не стреляют в бунтарей? Что происходит, он не понимает. Не понимает и того, что сам кричит.
Из кровавого месива его выдёргивает Ярикин, и они снова куда-то бегут.
Врач. Жгучее лекарство. Небо — белёсо-голубое от яркого солнца.
Он расстрелял весь «магазин», он отомстил. Тяжесть должна была перелиться в пули. Почему же он ещё больше налит ею? Он не человек, он — памятник себе, припаян к пьедесталу!
«Апостол — самый уважаемый из всех», «Апостолу так верил!», «Апостол — предал его?»
Никогда не видел Апостола. Не хочет представать перед своими работниками в своём земном обличии. Но если даже Апостол…
Если даже Геля… Предпочла ему трусливого мальчишку.
Если даже Эвелина не ставит его в известность и сама вершит суд над его слугами…
Джулиан стреляет в него.
Где же его власть? Кто он в собственном государстве?
Да, он может пытать взятого силой человека, может разрушить его, убить. Но заставить его сказать правду, если тот не хочет её сказать, не может. Ни над жертвой нет его власти, ни над рабами. Все делают то, что хотят, они сами власть над собой.
Приступ совсем другой, чем прежде. Не на кого обрушить свою тяжесть, и нет спасения от неё.
Он стрелял. Он убивал. А победы не чувствует.
Расползается вокруг что-то… без названия.
Апостол убит. И Григорий убит. А удовлетворения нет.
Где его власть?
Он не может совладать с собой. Он сейчас погибнет под собственной тяжестью.
Дыба. Окровавленный человек. Подросток с кровавыми ногтями, под которые загнаны иголки. Пальцы как подушки.
Григорий в себя вобрал все его жертвы. Как это могло случиться?
Что делать с мальчишкой, поднявшим бунт? Он сейчас пойдёт убивать своего брата.
Будимиров вдруг спрашивает себя: зачем ему так понадобилась смерть Клепика?
Но зачем-то эта смерть нужна.
Он следит за последним актом падения-возвышения Джулиана.
Всю жизнь был уверен: возвышение — власть над чужой жизнью. Да пусть будет его власть над чужой жизнью!
Последний акт.
А дальше…
Глава семнадцатая
Обеими руками Джулиан навёл пляшущий пистолет на Будимирова, выстрелил. Тот упал. И сразу встал. Он или не он? Чёрные мухи залепляют глаза. Сквозь них проступают черты ненавистного лица. Кто же этот бессмертный?! Сам он? Или двойник? Тяжёлые морщины от крыльев носа к углам губ. Не может Властитель оказаться тут! Или он в самом деле бессмертен?!
— Меня нельзя убить, мальчик, — подтверждает Властитель. — Я вечно живой.
Неожиданно около него оказывается Тиля.
— Что ты делаешь?! — кричит она. — Подумай о Боге! До чего ты довёл страну! Я не могу накормить детей. Сколько людей ты погубил?!
Властитель смеётся.
— Я — вызов вашему Богу! Почему он вам не помогает, а помогает мне? Я убью тебя, и он мне ничего не сделает! — Властитель стреляет в Тилю. Тиля падает. Властитель смеётся. — Ну, где твой Бог? Я — вместо Бога!
Джулиан кинулся из цеха прочь.
Как добрался до квартиры, не помнит. Вошёл в комнату и рухнул на измятую им и Конкордией тахту.
Брат был дома.
Ничего не сказал Джулиану, ни о чём не спросил, сидел на стуле обвиснув, лицо — серое.
В настороженном молчании началась ночь.
Чем кончилось побоище, Джулиан не знал. Судя по тому, что никто не явился к ним с радостными вестями, снова победил Властитель со своими «справедливыми». Видно, прибыло подкрепление. Это значит — ни Поля, ни других в живых уже нет.
Любим не выдержал, сел к нему на тахту.
— Твои слова «Как здесь убого!» я понял, — сказал спокойно. — Жить так, как мы живём, ты никогда теперь не сможешь. Тебе нужно вернуться наверх. Но вернуться наверх просто так ты, по-видимому, не можешь. — Каждое слово Любим произносил чётко. Джулиан успевал, как эхо, несколько раз повторить его про себя. — Чего требуют от тебя?
— Твоей жизни, — просто ответил Джулиан. И сразу стало легче. — Я думал, смогу сделать так, чтобы ты убежал. Но понял, невозможно: у них аппаратура, они просматривают всё окрест. Шаг шагнёшь от Учреждения, тебя возьмут и сделают с тобой то же, что сделали сегодня с Апостолом, а может, просто убьют. — Джулиан замолчал, вспомнив, что ему нужно принести сердце и мозг Любима.
— Я видел, Апостола вели в цех к Карелу, Апостола больше нет, — сказал Любим. — Без Апостола я не представляю себе жизни. И Кора исчезла. Была бы жива, пришла бы. Без Коры не хочу жить. — Он помолчал. — Ты зря вернул мне жизнь. Не бойся, убивай. Всегда всему приходит конец. Хоть ты поживи. За всех нас.
— Не убью тебя, убьют меня, — сказал. Сел. — А я не жил ещё. Я надеялся на Гюста. С этой надеждой шёл сюда. Я выстрелил во Властителя, точно знаю: попал. А он жив. Он стал смеяться надо мной. Он убил Тилю. Может, конечно, это не он. Но похож на него. Не простит, если я в него стрелял, если его убил. — Джулиан запутался и замолчал. Он понимал, его слова звучат как бред. В самом деле, ему казалось, он бредит.
— Я помогу тебе, — сказал Любим. — Хочешь, сам себя убью?
Джулиан покачал головой.
— Это они проверяют меня. Я должен убить сам.
От голода стянуло живот. Он привык есть много и вкусно. Привык к послеобеденному отдыху, к езде верхом, к путешествиям в другие страны и эпохи. Ему скучно здесь. И тело бунтует, требует положенного ему: массажей, ванн, вкусной еды…
— Тебе не понравились мои макароны, я достал консервы, — угадал его мысли Любим, — кильки в томате. Ты давно не ел. Давай поедим. Уже рассвело. На рассвете легче делать серьёзные дела, чем днём и вечером.
Они опять долго молчали. Сидели на кухне. Ели кильки в томате с макаронами. Пили чай. Только смотреть друг на друга избегали. Потом Любим мыл посуду. И зачем-то снова поставил перед каждым из них чистую тарелку.
