Моррис Ренек - Сиам Майами

— Ты не читала сценария?

— Читала, а как же.

— Там снимается реклама средства от перхоти.

— Очень реалистично, — произнесла Сиам, глядя прямо перед собой.

Монк покосился на нее, боясь, что это насмешка. Он готов был допустить, что под действием успокоительного человек приобретает отменное чувство юмора. Он знал, что ее придется битый час возить по улицам, прежде чем пройдет действие успокоительного, а вместе с ним исчезнет бледность. Он усматривал в этом удобную возможность сытно позавтракать в «Плазе» за счет боссов.

— Хочешь позавтракать? — вежливо спросил он ее.

— Я не голодна. — Она сморщилась от неприятного привкуса во рту и пошире открыла рот. — Я пила апельсиновый сок.

— В «Плазу», — приказал Монк шоферу и посмотрел на Сиам. Та не стала возражать.

После завтрака, который поглощал один Монк, они покатили по Пятой авеню и, достигнув Гринвич-Виллидж, остановились перед массивным зданием. От жилого дома его отличали разве что решетки на окнах. Монк привел Сиам в мраморную пристройку, напоминавшую отделение банка своими расположенными полукругом окошечками, похожими на кассовые. Здесь их поджидала съемочная группа, напоминавшая цыганский табор. В центре помещения прямо на полу было свалено осветительное и звукозаписывающее оборудование. Только один из членов группы был одет, как и подобает представителю Мэдисон-авеню. Это режиссер — высокий красивый мужчина с вьющейся седой шевелюрой. Судя по выражению его лица, он был приверженцем строжайшей дисциплины. Вообще он был воплощением совершенства, способным, казалось, поставить самому себе неудовлетворительную оценку даже за непроизвольный чих. Любезно поприветствовав Сиам, режиссер сообщил Монку, что начальник тюрьмы предоставил в их распоряжение одну из душевых, где можно устроить гардеробную и гримерную.

Надзирательница в темной юбке и белой блузке провела их в ворота позади пустующих кассовых кабинок. Группа оказалась в тесной приемной, похожей на аналогичные помещения в бедной больнице. Здесь уже было приготовлено тюремное одеяние Сиам в сине-белую полоску.

Сиам посмотрела направо, и ее взору предстало тоскливое зрелище. Вдоль стен тянулись забранные решеткой клетки, в каждой из которых томились по четыре ярко одетые женщины. Вульгарная косметика делала их похожими на карикатуры. Женщины делились на толстых и тощих. Всех их заметно мутило от страха. При приближении любого начальства глаза каждой приобретали отсутствующее выражение. Одна из женщин была так жирна, что не могла прямо держать голову, она у нее все время запрокидывалась назад.

— Кто это такие? — спросила Сиам у надзирательницы.

— Доставлены сюда из суда прямо ночью, — ответила женщина тоном экскурсовода.

— Что они натворили?

— В основном, занимались проституцией. Некоторым предъявлено обвинение в оскорблении словами или действием. Трудно сказать, что за чем следует: наркотики за проституцией или наоборот. Наверху у нас есть госпиталь, где их отучают от вредной привычки. Но через пять минут после того, как они выходят на свободу, их встречают в ближайшем подъезде или на входе в метро приятели — и снова пошло-поехало.

— Они часто к вам попадают?

— Большинство — завсегдатаи.

— Странно, когда человек превращается во вращающуюся дверь.

— Странно, но реально. — Надзирательница не пожелала продолжать беседу под этим углом. — Высокооплачиваемые проститутки сюда никогда не попадают — адвокаты сразу добиваются их освобождения под залог. Эти — беззащитные дурочки без гроша за душой.

— Простите, — вмешался режиссер, — но у нас жесткое расписание.

По пути в душевую Сиам спросила:

— Неужели город сдает свои тюрьмы для съемки рекламы?

— Ни в коем случае! — Вопрос показался режиссеру оскорбительным. — Мы сообщаем департаменту исправительных учреждений о своих нуждах. Если у них есть свободные помещения, с нас не берут денег. Действует джентльменское соглашение, мы вносим примерно двести пятьдесят долларов на спортивный инвентарь и все такое прочее.

Оказалось, что тюрьма отвела им не душевую, а соседнее помещение. В двери душевой имелось окно из толстого стекла, через которое надзирательницы могли следить за помывкой заключенных. Сиам тяжело опустилась в предназначенное для нее кресло, и гримерша начала превращать ее в неряху, как того требовал сценарий первой части ролика.

— Что здесь за вонь? — спросила Сиам у приставленной к ним надзирательницы.

— Мы дезинфицируем одежду поступающего к нам контингента. Они выходят от нас гораздо более чистыми.

— А что там за комнатушка с белым столом?

— Там поступающий контингент проходит личный осмотр. Мы проверяем у каждой влагалище и задний проход на наличие спрятанных наркотиков.

Появилась надзирательница с офицерскими нашивками.

— Надеюсь, вы не будете возражать, — сказала она режиссеру, — если, согласно нашему разрешению, образцовые заключенные посмотрят, как вы работаете? Они будут наблюдать за вами из столовой — это напротив, через коридор. Они вам не помешают.

— Сделайте одолжение, — сказал режиссер.

Облаченной в тюремную робу Сиам была вручена жестяная кружка.

— Будете колотить ею по решетке, требуя средство против перхоти «Гламодрим».

Сиам взяла кружку. Все вышли в вестибюль и стали ждать грузовой лифт. Группе было сказано, что лифт задерживается, так как из него выгружается съемочное оборудование; чтобы не терять зря времени, можно было бы подняться по лестнице. Группа выбрала лестницу. Надзирательница отперла дверь. Когда группа начала восхождение, дверь снова закрылась. Процедура открывания и запирания дверей повторялась на каждом этаже; кроме двери лестница отсекалась от каждого этажа решеткой. Сиам успела заметить на одном из этажей заключенную, копавшуюся в мусорной корзине. Женщина совала себе за пазуху пищевые отбросы.

Поднимаясь по выметенной, хорошо освещенной лестнице, Сиам внезапно схватилась за перила — у нее закружилась голова от страха перед тюрьмой. Дело было вовсе не в лазании по мусорным корзинам — в заведении соблюдалась чистота — и не в клетках с выставленной на всеобщее обозрение парашей; пожалуй, она ждала более пронзительных картин; ужас тюрьмы состоял в том, что угодившая сюда женщина могла кануть в пустоту. За стенами тюрьмы копошились миллионы людей, но здесь это ровно ничего не значило. Заключенная превращалась в ничто, поскольку о ней никто не тревожился. Никто, за исключением тех, кто ее сюда упек, о ней не вспоминал.