Большой вальс - Людмила Григорьевна Бояджиева
— Но ведь получилось же, получилось? — как всегда Жан-Поль вопросительно всматривался в лаза Браунов, ожидая услышать то, что казалось ему несомненным: девочка унаследовала подавляющее большинство черт «бабушки», именно те, что никак не могла бы передать ей собственная мать.
— В понимаете, — теперь эти волосы, эти губы, этот лоб — уже наша фамильное достояние, запечатлевшееся на века в банке данных каждой её клетки! Ничего, что родинки и цвет глаз мои. Эти признаки могут пропасть в следующих поколениях! — горячился Дюваль, которому уж очень хотелось довершить то, что не удалось Пигмалиону, — сделать нетленным столь дорогой всем облик.
— Почему вы все же не допускаете, что наше с Сильвией «фамильное достояние» — я имею в виду носы и лбы, — присовокупившись к вашему (Даниэль поклонился в сторону Браунов) не может дать некий неожиданный великолепный эффект? Ведь неожиданность, если и не всегда лучше запрограммированности, то, во всяком случае, — интереснее.
— Достаточно с вас, Дювали, Алекса. Насколько помню, маленький Ален Дело выглядел точно так же, а значит внук — весь в деда, — шутливо запротестовал Остин. — Он ведь мог унаследовать что-то и от русского деда, имя которого носит.
— Конечно, уже унаследовал. — Виктория взяла сына на руки и сняла панамку. — У Лешеньки совершенно черные и уже густые кудри! К тому же прекрасный русский язык! А ну-ка, покричи на них на всех, сынок!.. И вообще, довольно разбирательств. На территории лаборатории генетических исследований только и разговору, что о наследовании доминантных признаков, прямо как на научном симпозиуме. Кроме того… чтобы подтвердить все гипотезы мужа, мне придется рожать каждый год.
…Алиса всегда улыбалась, думая о детях. Она давно уже перестала блуждать в лабиринтах кровного и духовного родства, считая их всех — и Дювалей и Дали Шахов — своими детьми. Да разве можно сказать, кого любишь больше — эту золотистую девчушку Виктории или девятилетнего Готтла, серьезного, застенчивого, каждым жестом и интонацией напоминающим об Йохиме?
Во всяком случае, в доме Дали Шахов вопросам генетики не уделяли должного внимания. Значительно чаще здесь разгорались дискуссии по международному праву и проблемам мирового сообщества. Максиму — так дома звала мужа Антония, удалось экстерном защитить диссертацию на степень магистра и он не стеснялся занимать домашних своими проблемами.
Зачастую Антония с Амиром, ставшим уже членом семьи, проводили вечера у политической карты мира, обсуждая перспективы заключавшихся и рушившихся союзов.
Никто не знал, что брачный ультиматум, предъявленный принцем 31 августа накануне двойной свадьбы, был удовлетворен Хосейном во многом благодаря Амиру. Ему было не легко, взывая к мудрости Аллаха и человечности своего господина, убедить его, что Антония Браун в качестве дочери Ванды Динстлер не только мезальянс для принца, с которым можно, скрепя сердце, смириться, но и некий знак свыше, путь к искуплению грехов, открытый эмиру Высшим доброжелателем. И, конечно же, — символический подарок к рождению долгожданного сына. Осчастливленный уступчивостью отца, Бейлим торжественно подписал акт отречения от наследования престола в пользу младшего брата, сына Зухреи, и срочно умчался на остров, чтобы прямо на подступах к месту совершения брачной церемонии вырвать у Картье свою Антонию.
Большую часть года семья жила в парижском доме Грави-Меньшовых. Однако уже в начале мая Антония с детьми перебиралась на флорентийскую виллу под покровительство Доры, души не чаявшей в крошечном Максимилиане. Когда Максу-младшему исполнился год, семья в полном составе нанесла визит эмиру. Теперь Антония с детьми и мужем жила в «английском» особняке на правах хозяйки, не переставая побаиваться тестя.
Подержав на руках годовалого внука, бывшего всего лишь на год младше сына Зухреи, Хосейн понял, что все его затеи с усыновлением Бейлима не так уж и тщетны: этот плотненький смуглый силач — хороший росток на семейном древе. И даже предложил Бейлиму оставить сына на родине, под присмотром Зухреи — пусть племянник и дядя растут вместе. Но не тут-то было двадцатидвухлетний Бейлим проявил основательность зрелого отца семейства, пекущегося о своем потомстве: «Готтлиб слишком замкнут и застенчив, ему нужен жизнерадостный, крепкий брат. Вот каким я, например, был у Виктории». Хосейн довольно улыбнулся и подарил Готтлибу чистокровного арабского жеребенка — «для храбрости».
Вид Антонии заставил Хосейна задуматься. Он не сдержал удивленного возгласа, но заметив предостерегающий жест сына, вовремя удержался от вопросов. Во-первых, Тони стала светловолосой, с тем легким венчиком воздушных прядей, который чаще всего свойственен натуральным блондинкам. Во-вторых, в её ранее рельефно-четком, прекрасно вылепленном лице появилась удивительно милая мягкость, размягченная простота, что-то напоминавшая Хосейну. Он даже недоуменно пожал плечами, когда вспыхнуло неожиданное узнавание: Светлана! Не может быть…
Хосейн опустил ресницы и прошептал молитву. А когда поднял глаза, в них теплело новое, вдохновленное тайным смыслом, понимание.
— Подойди ко мне, детка! — позвал он Антонию, и прижав к груди, поцеловал в лоб. — Прости меня, если я был плохим отцом. И будь хорошей матерью моим внукам.
Покидая отца, Бейлим увез с собой документ, делавший его наследником половины состояния династии Дали Шахов.
…Антония начала резко изменяться после родов Максима. Выпадали волосы, расплывались черты, утрачивая прежнюю чистоту линий знаменитого облика А. Б.
— Все, милый, началось! — обреченно посмотрела она на Бейлима, держащего руку на её семимесячном животе. — Этот малыш сведет на нет все старания Пигмалиона. Он убъет А. Б.
В глазах Антонии, смотрящей на мужа, стояли слезы.
— Прости!
— Ты что? — искренне удивился муж. — Сумасшедшая! Ты никогда ещё не была так прекрасна. Клянусь Богом и будущим сыном!
Когда специалисты пластической хирургии в бывшей клинике Динстлера пересадили Антонии волосяной покров и она стала, наконец, такой, как задумала её при рождении не смущенная генетическими экспериментами природа, Амир понял все. Ему стало ясно, откуда взялся восторженный блеск в глазах Бейлима и даже некоторая торжественность, появившаяся в его отношении к жене. Он показал им фотографии Светланы, выбрав те, где молодая женщина была представлена в подобающем для представления сыну, виде.
— Это твоя мать, мальчик!
— Амир, мне кажется, — или я схожу с ума, что в лице Антонии появилось что-то такое…
— Это действительно так. Щедрость Всевышнего безгранична, — Антония действительно становится очень похожей на Светлану, — ответил Аир, понимая, что никому не сможет объяснить шутку судьбы, сделавшую Ванду копией российской девушки.
— Я давно уже понял, что мне сопутствует какое-то невероятное везение. Даже страшно становится — судьба дает все, о чем я только могу пожелать, и даже то, что мне
