Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго
— Да, разумеется, я буду выходить, но потом, после такого важного события, мое отношения к своему телу полностью изменится.
— Я рада за тебя, — сказала я наконец, — терпи дальше.
— Но, дорогая, как ты можешь… Ты рассуждаешь как шлюха!.. Другое дело, что я тебе не говорю…
— Да. Лучше не говори мне.
— Знаешь, Малена, это неприлично, то, что ты говоришь, и в такой манере.
В этом я была почти согласна с ней, потому что физическое благополучие было частью всего того, от чего я чувствовала себя очень счастливой. Сантьяго поначалу думал, что ему придется похоронить себя заживо, как только он станет отцом, но со временем он стал гордиться собой, а его чувство передалось мне. В это время я стала понимать, что существует несколько точек зрения на одну и ту же ситуацию. Мир был полон одиноких, брошенных женщин, жен, с которыми скверно обращаются их отвратительные мужья, бесплодных женщин, матерей неполноценных детей, мир заполонили беды, о которых я не то, что не знала — не подозревала раньше.
Я жила с приятным мужчиной, которого считала своим родным человеком, и у меня должен был появиться сын с самым прекрасным будущим, по крайней мере, в сравнении с той жизнью, похожей на роман ужасов, героем которого рано или поздно окажется мой будущий племянник. Рейна устроилась в комнате для гостей в доме Эрнана — маленьком шале с садиком на окраине Мадрида. Забавно было то, что его жена продолжала занимать супружескую спальню и не собиралась освобождать ее ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. Когда Рейна спросила меня, почему жена Эрнана так себя ведет, я в ответ поинтересовалась, что ее удивляет, не она ли еще недавно собиралась стать матерью-одиночкой, на что сестра согласилась, что так оно и есть. Тут я узнала, что у Эрнана была любовница, бросившая его, потому что ей приходилось жить в этом притоне. Моей же сестре такая ситуация казалась нормальной, чего не скажешь про меня. Я спросила Рейну, как она могла влюбиться в мужчину, который спит с другой женщиной у нее под носом, как она не умирает от желания выцарапать ему глаза, на что сестра ответила, что она и ее любовь выше вульгарной драки. Мне захотелось знать, что думает Химена об этой истории, а Рейна заявила, что Химена в курсе всего, что она мечтает иметь в доме ребенка. Моя сестра казалась мне мошенницей, обманщицей, ее поведение никак не вязалось с тем обстоятельством, что она влюблена впервые в жизни. Я напомнила сестре ее же слова о первой любви, а она стала клясться, что никогда не говорила такого. Рейна приказала мне замолчать, она мне просто не поверила. А еще она заявила, что Химена — порядочная женщина, которая никогда не была лесбиянкой, просто у нее особенное отношение к женщинам.
В общем Эрнан казался мне персонажем из какой-то странной истории. С тех пор как Рейна рассказала мне о своей жизни, она стала вести себя так, словно мой дом — единственное место на свете, где ей хочется проводить время. Эрнан почти всегда ее сопровождал, так что я видела его чаще, чем могла бы этого желать. Эрнан с удовольствием сопровождал ее, он вел себя с Рейной робко и был готов поддержать ее во всем только потому, что был более зависимым от нее, чем, скажем, Сантьяго от меня. Эрнан обходился с Рейной так, словно она была больна, он контролировал, что она ела, пила, с какой скоростью поднималась по лестнице и сколько времени в целом она двигалась в течение дня. Мне это казалось отвратительным, потому что заставляло думать, что она была не будущей матерью, а всего лишь ребенком — его ребенком. Рейна рассказала мне о кризисе, который пережила после того, как узнала, что беременна. Эрнану удалось убедить ее сохранить ребенка. Сестра говорила, что собиралась сделать аборт, но Эрнан не допустил этого — он не мог погубить свое семя.
Эрнан продолжал оставаться для меня тем же неприятным типом, он ничуть не изменился с последнего раза, когда я его видела. Когда я пыталась отыскать в нем хоть одно положительное качество, единственное, что привлекло мое внимание, — его медленное старение. Он очень хорошо сохранился, о чем я сказала Рейне наедине. «Ты думаешь? — удивилась она, — не знаю, ему сорок шесть лет…» Это значило, что я знакома с Эрнаном с тех пор, когда ему было сорок, а тогда я думала, что ему за пятьдесят. Сантьяго дал мне понять, что с самого начала думал так же, как и я, это еще больше сблизило нас. Я заметила, что Эрнан имеет влияние на моего мужа, и эта черта в нем казалась мне наиболее отвратительной.
Эрнан был тщеславным нарциссом, ленивым, похотливым, невоспитанным, плохо образованным и педантичным до безобразия. Много раз мне хотелось дать ему понять, что я о нем думаю. Он входил в мой дом, как в свой собственный, вставал без лишних церемоний, чтобы взять салфетку и сесть на мое любимое место. Потом он начинал смотреть на меня с томным и одновременно скользким выражением: губы полуоткрыты и выпячены вперед, принимался критиковать все — дом, мебель, открытую книгу на столе, мою манеру укладывать волосы, туфли, которые я носила, мою работу, привычки, цветы, которые требовал переставить, или что-нибудь другое из тех вещей, которые я выбрала для своего дома. А Рейна со своей стороны кивала, во всем с ним соглашаясь, словно она думала так же, как он. Сантьяго старался не присутствовать при этих визитах, потому что Эрнан всегда что-нибудь требовал у него, словно тот был мажордомом. Я замечала, как нервничает Эрнан от того, что я чувствую силу презрения, которое внушал ему мой муж. Мне было страшно неуютно, казалось, что он все знает, что я и он были единственными, кто может контролировать ситуацию. Когда же я пыталась взять себя в руки и целовала Сантьяго в губы, с глупыми шутками или без них поглаживала его по спине во время разговора, Эрнан кривил губы в саркастической улыбке, давая понять, что любая моя инициатива способна лишь ухудшить положение вещей.
Эрнан был изрядно пьян, когда неожиданно позвонил в дверь в половине десятого вечера. Никто его не ждал. Иногда у меня возникало желание выпить или просто повеселиться, тогда я встречалась с друзьями с факультета, с Марианой или Эрнесто. В тот же день я осталась с сестрой, а не пошла в кино: Рейна буквально вцепилась в меня. Эрнан появился в поле моего зрения, войдя через кухонную дверь. Я поздоровалась с ним, а он ответил мне неопределенным движением правой руки, тем самым мягким и напыщенным жестом, каким отвечает вновь избранный североамериканский президент своему электорату. Когда я пошла ему на встречу, он наконец соизволил сказать мне «привет», а потом обнял меня за плечи и поцеловал в щеку. Сначала он поцеловал меня в левую щеку, а когда я автоматически подставила правую, быстро наклонил голову, чтобы поцеловать меня в очень странное место — где-то между губами и низом подбородка, — это выбило меня из колеи. Прежде чем перейти к сервировке второго блюда, мне нужно было прийти в себя.
