Элейн Гудж - Нет худа без добра
Двигатели снова загудели, и самолет, набирая скорость, вырулил на взлетную полосу. Блондинка-стюардесса, одарив Джека улыбкой, забрала у него пальто, пытаясь вспомнить, где видела это лицо – по телевизору или в газетах.
– А как ты узнал, что я лечу именно в Париж? – закончила Грейс вопрос, который хотела задать ему минуту назад.
– Просто предчувствие.
– Довольно удачное, должна тебе сказать.
– Ну, вообще-то мне сказала Лила. Я ей позвонил вчера вечером, когда не смог дозвониться до тебя.
– И ты решил, что я не буду возражать, если ты присоединишься ко мне?
Грейс пристально посмотрела на Джека, чувствуя, как в ней нарастает гнев.
– А ты возражаешь?
Глаза его потеряли голубизну и стали серого цвета – цвета битв и колючей проволоки.
– Прекрати, Джек.
Джек не отводил от нее глаз, обжигая взглядом. Сейчас он был похож на адвоката, ведущего перекрестный допрос.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Я не обязана отвечать на него. Если это так важно для тебя, почему ты не пошел со мной вчера вечером?
Ее гнев все усиливался, и это было хорошо, потому что в этом гневе исчез фальшивый отблеск счастья, испытанного минуту назад.
– Грейс, – хрипло выговорил он ее имя.
"Если он, черт его побери, не остановится, дело кончится тем, что я расплачусь".
– Давай оставим это в покое, – сказала она мягко. – Как мы делали до сих пор.
– Нет. Мы должны покончить с этим.
– А мы уже покончили.
– Кто сказал?
– Ты. Разве не помнишь? И я согласилась… – Она закрыла глаза, пытаясь овладеть собой. – Джек, мы оба сказали больше, чем достаточно. Думаю, пора похоронить все это и продолжать жить каждому своей жизнью.
Грейс произносила эти слова, и они звучали прекрасно, убедительно, смело. Но верила ли она в них?
Джек развернулся к ней и схватил за плечи. Ей показалось, будто в ней что-то заискрилось, словно пузырьки шампанского – тысячи крохотных искорок, колющих изнутри. О, Господи, как же хорошо ощущать его объятия! Его руки, казалось, говорили, что на сей раз он не позволит ей ускользнуть, даже если она и попытается это сделать.
И все же Грейс старалась высвободиться.
– Не надо! – остановил он ее, голос срывался от волнения. – Не делай этого. Скажи мне, что я дерьмо, что мы никогда не научимся доверять друг другу. Я не буду спорить, если даже ты скажешь, что не сможешь быть приемной матерью моим детям. Но только не говори, что не любишь меня – в это я не поверю.
– Я боюсь, – прошептала Грейс.
Джек усмехнулся и с нежностью произнес:
– Это ты боишься? Бесстрашная-юная-женщина-на-летающей-трапеции?
– Ничто не изменилось.
– И именно это останавливает тебя? То, что мы никогда не были идеальной парой?
– О, Джек! Нам будет нелегко.
– Почему?
– Я предала тебя. Ты предал меня.
– И мы снова сделаем это, вне всякого сомнения.
– Твои дети…
– Ты опять за старое? – улыбнулся он.
– Ханна говорила тебе, что приходила ко мне? Джек покачал отрицательно головой.
– Нет, но я не удивлен. Она все время спрашивала о тебе. Жуткая надоеда!
– А Крис на днях сказал, что если мы с тобой помиримся, Ханна будет его сестрой, и это будет очень здорово.
– А ты что думаешь? – небрежно спросил Джек. Грейс почувствовала, что его руки стиснули ее еще крепче. Джек заглянул ей в глаза в поисках ответа.
Но какой же ответ она ему даст? Да и знает ли сама этот ответ?
– Джек, ты просишь меня выйти за тебя замуж?
Она с замиранием сердца ждала, тело стало невесомым, легким, подобным морской пене. Почему он ничего не говорит?
И тут Джек заговорил – но не словами, а руками, всем телом. Сжимая ее в объятиях, шепча, зарываясь в ее волосы…
– Да, черт возьми, если… если ты примешь меня. – Он откинулся на спинку кресла и прищурился. – Вообще-то я рискнул и заказал номер для новобрачных в "Бристоле".
– Ты хочешь сказать, что у нас будет медовый месяц до свадьбы? С тобой все возможно…
Она смеялась и плакала одновременно. И теперь ей было совершенно наплевать, кто там на нее смотрит.
– Для человека, который зарабатывает на жизнь словами, я порой не очень силен в выражении своих чувств, – сказал Джек низким голосом – голосом человека, похожего на замечательную книгу, которую хочется читать бесконечно. – Но одно я могу сказать… Я люблю тебя, Грейс! Люблю тебя так сильно, что сойду с ума, если придется провести остаток жизни без тебя.
Грейс подумала, что если самолет неожиданно упадет, она, наверное, и не заметит этого: сейчас она была так далеко отсюда – на седьмом небе.
Вдруг она схватила туго набитую сумочку и стала рыться в ней – кошелек, паспорт, солнечные очки, визитные карточки, ключи, маленький магнитофон, три шариковые ручки «Юниболл» и любительский снимок Джека, который она забыла – а скорее всего не удосужилась – выбросить…
– Грейс, ты что? – встревоженно спросил Джек. Золотоволосая стюардесса уже не отрывала от нее глаз – будто плачущая женщина может искать в своей сумочке только пистолет. Грейс подняла глаза и увидела, что табло "Застегните ремни" погасло.
– Все в порядке. – Она схватила свою кредитную карточку и обтрепанную записную книжку, которую искала. – Я сейчас вернусь.
Грейс испытала новый прилив сил, когда протиснулась мимо Джека и направилась к авиателефону, висевшему перед кабиной пилотов.
Видишь, сказала она себе, вставляя кредитную карточку в щель аппарата и набирая номер, в конце концов это не так уж трудно. А может быть, это оказалось не трудным именно потому, что она звонила в «Ланкастер», чтобы отменить заказ на одноместный номер с окнами во двор.
После этого Грейс успокоилась. Она держала Джека за руку, пока франкфуртские небоскребы не превратились в малюсенькие кубики и зеленые немецкие поля не уступили место аккуратно сшитому лоскутному одеялу полей Шампани. Она больше не боялась, что самолет разобьется.
Если есть какая-то волшебная сила, которая удерживает в воздухе этот многотонный лайнер, думала она, ее хватит, чтобы женщина весом в пятьдесят пять килограммов снова воспарила над пропастью.
29
Из окон кабинета на втором этаже Корделия хорошо видела Гейба, стоявшего на деревянной лестнице и подвязывавшего вьющиеся розы к шпалерам.
Сейчас на нем не было шляпы цвета хаки. Солнечный луч раннего лета, пробивавшийся сквозь ветки разросшегося тюльпанного дерева, лежал, как дружеская рука, на его голубой рабочей рубашке. Гейб работал размеренно и неторопливо.
После смерти Юджина Корделия ощущала в себе полную пустоту, как будто была морской ракушкой, выброшенной волной на берег. Но если она потеряет Гейба, худшим наказанием для нее будет сознание того, что она сама в этом виновата.
