Кэти Хикман - Гарем
— Что, если нам попробовать договориться с белым евнухом из дворцовой школы? Тем самым, о котором говорят, что это англичанин, перекинувшийся в турецкую веру?
— Там таких несколько. Среди переводчиков тоже есть подобные. С ними, может, будет легче связаться. Один из них ланкаширец, как мне рассказывали. Может, на него напустить нашего Даллема? Но нет. Этим новообращенным мусульманам нельзя доверять. Кроме того, по слухам, в женскую половину дворца вхожи только черные евнухи. Нет, не пойдет. Нам необходим кто-то, кто имеет право входить во дворец, но не живет там. Кто-то, кто входит и выходит свободно.
— Любой, кто может посещать дворец? — переспросил Керью.
— Конечно, таких много. Люди входят и выходят оттуда каждый день. Надо постараться найти подходящего человека, — сказал Пол, выглянул в окно и бросил взгляд на небо.
Хоть солнце стояло уже высоко, бледный диск почти полной луны, высоко висящий над горизонтом, все еще слабо виднелся в небе. Керью тоже подошел к окну и, облокотившись на подоконник, поднял голову к солнцу.
— Может, звезды подскажут, как нам поступить? Поговорите с вашим приятелем, как его там?
— Ты имеешь в виду Джамаля?
— Если его звать Джамаль. Звездочета.
— Да, таково его имя. Джамаль. Джамаль аль-андалусиец. — Пол уже надевал на себя турецкий халат. — Вызови янычара, только будь осторожен. Пойдем, нам нельзя терять время.
Глава 4
Оксфорд, настоящее время
Возлюбленный друг, в послании Вашем выражаете Вы пожелание иметь обстоятельное описание злосчастного плавания и гибели доброго судна «Селия», а также еще более злосчастной и трагической истории Селии Лампри, дщери покойного капитана того судна, каковая в самый канун свадьбы своей с купцом торговой Левантийской компании, впоследствии пожалованным в рыцари, сэром Полом Пиндаром, в дальнейшей своей жизни назначенным почетным послом его величества в Стамбуле, была продана в рабство погаными турками и затем стала карие в серале Великого султана, кое описание, ежели Господь всемилостивейший сподобит меня, я и составлю для Вас.
Сердце Элизабет затрепетало от счастья, и тут же снова мелькнула мысль: «Я так и знала». Хоть время высветлило старые чернила до едва различимых оттенков сепии, прочесть послание не представляло особого труда. Почерк был на удивление четким и даже без особых завитушек, эти ровные строчки выводила твердая рука старательного секретаря. Сам пергамент, там, где его не повредили водяные разводы, был в таком прекрасном состоянии, на какое Элизабет даже надеяться не смела.
Девушка подняла глаза и оглядела зал. Только что пробило девять часов утра. В этот ранний час субботнего дня она была одной из немногих — двух-трех — посетителей читального зала библиотеки и, воспользовавшись этим преимуществом, уселась за угловой столик, как можно дальше от библиотечной стойки и от взглядов сотрудников. Конечно, ей придется сообщить о своей находке, но сначала необходимо самой внимательно прочесть и изучить текст, сделать с него копию. Ей нужно заняться старым пергаментом без того, чтобы кто-то стоял у нее над душой.
Она снова склонила голову над листом.
Злосчастное судно это, пользуясь попутным ветром, оставило Венецию осьмнадцатого дня, намереваясь отправиться в плавание, последнее пред началом суровых зимних бурь. Несло оно на борту богатый груз шелков, бархата, а также парчи и других материй, тканных золотом, а помимо того имело оно много пиастров, цехинов и турецкой монеты, кои покойный капитан погрузил в трюм корабля.
В ночь на девятнадцатое, в десяти лигах от Рагузы,[9] в виду пустынных и заброшенных берегов Далмации, Господу нашему было угодно ниспослать страшный шторм. С севера грянул на несчастное то судно невиданный досель ветер, и скоро стал он так страшен, что каждый на борту дрожал за собственную жизнь…
Следующие строчки стали почти неразличимы из-за водяных разводов, но Элизабет сумела разобрать написанное далее.
И так как корабль был тонковат бортами и бортовые амбразуры были растворены, то люки с подветренного борта уже сокрыты стали водной пучиной, отчего все сундуки с шелками и бархатом, также с парчой и другой тканной золотом матерьей, из каковых часть была приданым той девицы, а не имуществом торговой компаньи, оказались на плаву в трюме, как и другое все, что находилось между палубами, а пушка, что была дотоле закрепленной, высвободилась и подалась к подветренному борту, угрожая пробить его совсем.
Тут тоже шли несколько неразборчивых строчек.
И вот им предстал заходящий с западной стороны парусный корабль, и воздали они хвалу Господу, благодаря за такое своевременное избавление от гибели… Тут поняли они, что идет к ним турецкий военный корабль. И как капитан Лампри увидел его, то рассудил, что бежать им некуда, а надо только биться или же выброситься на прибрежные скалы. Потому капитан спросился у купцов компаньи совету и спросил такоже, будут они биться с ним рядом как мужчины, и чтобы никогда не было сказано, что он убоялся турецкого судна, кое не было многим больше, чем «Селия», и имело примерно столько же артиллерийских орудий на борту.
…капитан Лампри попросил всех женщин, а были то монахини из конвенту Святой Клары, что в Венеции, запереться в каюте младших офицеров и задвинуть засов изнутри и приказал то же дщери своей Селии. И не выходить им оттуда ни под каким предлогом, допрежь он сам не прикажет им того.
Теперь Элизабет оставалось разобрать и переписать текст, написанный на наружной части листа, которая была повреждена больше остальных. Пропустив несколько полностью размытых строк, она стала читать дальше.
Но капитан Лампри, ныне покойный, поняв, чего они домогаются, сказал ему, что они подлые псы есть, суть поганцы обрезанные, и что он отдаст им всю серебряную монету, а такоже пиастры с цехинами, что имеет на борту, ежели они отпустят его корабль, а более у него для них ничего нету. Но один, главный между ними, подлым ренегатом будучи, хорошо знал по-аглицки и сказал капитану, что сам ты подлый пес и ежели я вызнаю, что еще ценного на корабле имеется, что ты скрыл от меня, то велю всыпать тебе в сто раз больше, а потом выкину за борт к гадам морским. Но покойный капитан Лампри ни в чем более не сознавался…
Тем временем женщины сидели, запершись в дальнем помещении, в ужасе от грозящей им погибели, и от воды, уже дошедшей им до пояса, платья их стали тяжелы как свинец. Но, как велел им капитан, они не издавали ни звука жалобы, и, не осмеливаясь говорить вслух, они в сердцах своих молили Бога, чтобы не дал Он туркам их захватить, а дал им спокойно утонуть в морской пучине…
