Дмитрий Грунюшкин - Цветы на снегу
Мужчина помедлил, внимательно глядя на нее.
— Если она так печальна, то желание что-то для нее сделать перевешивает даже накопленный годами здравый смысл. Могу ли я вам помочь?
— Помочь? — Анна Петровна озадаченно поджала губы. — Как можно помочь в печали? Попечалиться вместе со мной? Должно быть, это было бы забавное зрелище — печаль дуэтом.
— Радость на двоих — двойная радость. Горе на двоих — полгоря, — произнес мужчина. — Это не значит, что свои беды надо делить с первым встречным. Но держать это в себе иногда бывает очень тяжело.
Они помолчали несколько секунд.
— Боюсь показаться шарлатаном-недоучкой, — снова улыбнулся человек, и вдруг улыбка сбежала с его лица. — Можно, я попробую угадать причину вашей грусти?
Анна Петровна очень не любила, когда кто-то вмешивался в ее личную жизнь, копался в ее чувствах, и хотела сразу и решительно прервать этот сеанс психоанализа, но рот почему-то не открылся, а голова сама тихонько кивнула, соглашаясь.
— Вы хотели бы, — начал задумчиво мужчина, медленно и тихо, будто прислушиваясь к самому себе, к тому, что звучит где-то там, где слышно ему одному, — чтобы вас любили те, кого любите вы. Но мир стал жесток и безжалостен. Люди сменили жизнь на выживание. Им едва хватает любви на себя и собственных детей. А уж на стариков нежности совсем не остается. Они не виноваты, так выпало. А у нас просто не осталось времени ждать, когда мир изменится к лучшему, сердца людей оттают и про нас вспомнят. И те, кого вы любите, наверное, тоже любят вас, где-то там, в сердце. Но они этого почти не помнят. Закон тайги не оставляет места любви к старикам. Старый волк вынужден уходить из стаи и быть один. А лапы твои еще крепки, нюх остер, разве что зрение иногда подводит. Но оно тебе почти не нужно, потому что опыт подскажет, чего бояться лучше всяких глаз. Сил еще много, но… Но холод уже поселился в груди, потому что без стаи твоя жизнь не имеет никакого смысла, ты жил только для нее, и теперь поздно переучиваться. Волк-одиночка — это круто только в книжках и песнях. На самом деле это стертые клыки, холодная снежная ночь и тоскливый вой на луну. Да память о том, как ты вылизывал щенков, защищал их от всего на свете, отдавал им последнее, чтобы они выросли сильными, встали на твое место… и выгнали тебя. И они тебя любят. Но вспоминают об этом, только когда старый одинокий волк где-то там, вдалеке, воет на луну.
Глухой голос мужчины замер. Он с напряжением перевел дух, пальцы его рук, скрещенных на столе, сделали движение, будто разминают сигарету, и снова остановились. Он опустил глаза куда-то в стол, словно боясь поднять взгляд. Анна Петровна смотрела на его лицо, где в уголке глаза что-то предательски заблестело. Она не отрывала взгляда от этой предательской слезинки, панически боясь, что она вырвется и покатится по щеке этого человека. Стариковские слезы слабые и легкие. А она почему-то не хотела, чтобы этот мужчина оказался стариком. И слабым. Наконец он поднял на нее свои светло-голубые глаза, они оказались совершенно сухими. Их взгляды встретились и не расходились долго-долго.
— Вы… — Она не сразу смогла найти слова. — Вы так точно поняли меня… Вы одиноки?
Мужчина помедлил с ответом.
— Нет, я не одинок.
Анна Петровна вдруг неожиданно для самой себя ощутила легкий укол глупого разочарования и немного детской обиды, и тут же на себя за эту идиотскую частнособственническую слабость жутко рассердилась.
— У меня большая семья, — продолжил мужчина, переведя свой взгляд от стола куда-то в стену. — И я их всех просто обожаю, люблю до беспамятства.
Анна Петровна каким-то шестым, если не шестнадцатым, чувством почувствовала почти неуловимую фальшь в его последних словах. Не то чтобы ложь, нет, но как будто он что-то недоговорил или сказал не совсем то, что чувствовал. Но лезть и выспрашивать она пока была не готова. Да и неизвестно, был ли к расспросам готов ее новый знакомый. Он выглядел как человек, у которого что-то случилось, вернее — накопилось, но совсем не как человек, которого надо пожалеть или подвергнуть психоанализу.
— Наверное, вы утратили с семьей взаимопонимание? — поинтересовалась Анна Петровна, и сама поразилась, как сухо и по канцелярски прозвучали ее слова. Но мужчина или не заметил, или не подал виду.
— Да, пожалуй, можно и так сказать. Я, кажется, совсем потерял сына. — Мужчина после этих слов совсем поник и сгорбился. — Когда-то он был славным парнем, но жизнь многих меняет. Он не стал плохим, нет, — взмахнул он рукой, словно защищая неизвестного Анне Петровне сына от каких-то обвинений, — но он стал способен на поступки, которые мне трудно простить. И совершенно невозможно понять. Невестку свою я, в общем-то, никогда и не понимал. Обычная болезнь невесток и свекров…
Анна Петровна кивнула, соглашаясь, и про себя понимающе усмехнулась — очень уж знакома эта ситуация. И так часто она в изложении свекров, тещ и прочих кумовьев звучит гораздо трагичнее, чем есть на самом деле. Уж сама-то она любовью ни к первому, ни ко второму мужу дочери похвастаться не могла. Первого она хотя бы уважала, а второго просто терпела.
— Внучка со своим мужем — это вообще что-то невообразимое! — Слова мужчины звучали осуждающе, но вот в интонации сквозила странная для таких слов теплота и даже чуть ли не восхищение. — Они, наверное, отличные ребята. Но я уже никогда не смогу их воспринимать подобающе. Я слишком старый и заскорузлый пень. В наше время даже среди молодых главным качеством считалась надежность и ответственность. А может, мне это просто кажется.
Мужчина засмеялся, глянул в глаза Анне Петровне, и она заметила, что на самом деле морщинок у его глаз гораздо больше, чем кажется поначалу. Прямо солнышко какое-то.
Он бросил взгляд в сторону официантки и чуть заметно кивнул. Оказалось, что она все это время внимательно за ними наблюдала, и по первому же знаку направилась к ним, держа в руках поднос с двумя бутылками вина, парой бокалов и простенькой закуской. Анна Петровна с еще большим интересом пригляделась к нему. Оказывается, его обаяние действует не только на престарелых матрон, как она себя называла, когда хотела пококетничать.
Девушка мило улыбнулась, причем, большей частью седовласому джентльмену, поставила поднос и удалилась. При этом походка ее разительно изменилась в лучшую сторону. Или не в лучшую? Во всяком случае, она стала подчеркнуто женственной и сексуальной. Интересно, догадывалась ли сама девушка, как изменились ее повадки в присутствии не «пацана», а мужчины?
«Да-а-а, не желала бы я попасться под чары этого синеглазого кота лет тридцать назад!» — подумала Анна Петровна, будучи полностью уверенной, что на самом деле еще как бы желала.
