Барбара Брэдфорд - Состоятельная женщина. Книга 1
Кит, ее старший сын, не обладал ни достаточным воображением, ни решимостью, чтобы пойти на столь грязное и низкое дело. Но если ему и не хватало воображения, то он возмещал это за счет тупого упорства и упрямства, а уж терпеливости ему было не занимать. О, этот человек годами мог ждать того, к чему стремился, а уж ей-то было доподлинно известно, что он мечтал стать владельцем всех ее магазинов.
Между тем никаких способностей в сфере розничной торговли за ним никогда не водилось. Кое-как ей удалось в свое время, когда Кит был еще совсем молодым, пристроить его к работе в „Харт Энтерпрайзиз”, где он специализировался на суконно-камвольных комбинатах Йоркшира, – с этим делом он вроде бы справлялся относительно успешно. Да, его всегда – она хорошо знала это – можно было к чему-то пристроить, умело направить. „Именно это и сделал сейчас Робин”, – подумала Эмма с презрением.
Подумала она и о трех своих дочерях, и при мысли о них на губах ее заиграла горькая усмешка. Старшая дочь, Эдвина, ее первенец. Боже, она, ее мать, работала, как вол, и сражалась ради своей Эдвины, как тигрица! А ведь она сама была тогда еще практически девчонкой. И как же она любила своего первенца, все сердце ей отдавала. При этом она постоянно чувствовала, что Эдвина не отвечает ей тем же: девочкой она держалась на редкость отчужденно, девушкой никогда не пыталась стать ей ближе – впоследствии же эта отчужденность превратилась в ледяную холодность. Во время той истории с предложением консорциума Эдвина стала союзницей Робина, поддерживая его с начала и до самого конца. Сейчас, несомненно, она являлась его главной сторонницей в грязном сговоре. А в то, что к ним примкнула также Элизабет (они с Робином близнецы), поверить было трудно. Впрочем, если хорошенько все себе представить... Привлекательная, необузданная и абсолютно неприручаемая, Элизабет, с ее обманчивым обаянием и утонченными чертами лица, всегда тянулась к роскоши, шла ли речь о мужьях, одежде или путешествиях. Ей постоянно недоставало денег – и сколько бы их ни появлялось, она, как и Робин, не могла остановиться.
Единственной, на кого Эмма могла полностью положиться, была Дэзи: из всех детей она одна по-настоящему любила свою мать. Неудивительно, что она не принимала участия в этом гнусном заговоре: Дэзи ни за что не стала бы вместе с остальными требовать расчленения „Харт Энтерпрайзиз”, как предлагал Робин. И дело тут не только в любви и преданности по отношению к матери, но и в ее безграничном уважении к ней и вере в правильность ее суждений. Ни разу не сомневалась Дэзи ни в ее выборе, ни в ее решениях, осознавая, как никто другой, что они продиктованы правилами честной игры и являются результатом продуманного распорядка действий.
Дэзи была самой младшей из ее детей и так же сильно отличалась от самой Эммы и внешностью, и характером, как и остальные, но с матерью ее связывали узы взаимной привязанности такой глубины и силы, что это чувство скорее можно было бы назвать преклонением. Дэзи, ее Дэзи, сама нежность и деликатность, честность, справедливость и доброта. В прежние годы Эмма на раз задумывалась над тем, не повредят ли Дэзи в жизни эти качества, делавшие ее беззащитной и уязвимой перед лицом жесткого мира. Однако со временем мать осознала, что у Дэзи весьма крепкая сердцевина, что позволяло ей проявлять упорство и не поддаваться никакому давлению со стороны. По-своему она ничуть не уступала Эмме, когда речь шла о принципах, проявляя мужество и храбрость в поступках и постоянство в своих привязанностях. Со временем Эмма поняла: доброта Дэзи служила для нее наилучшей формой защиты, образовывая своего рода блестящую кольчугу, не пропускавшую ударов, и помогая Дэзи выходить невредимой из любых поединков.
И другие люди это знали, думала сейчас Эмма, глядя из своего окна на панораму Манхэттена. В голове по-прежнему стоял хаос, и сердце замирало от того отчаяния, в пучину которого его ввергли. Потрясение, вызванное предательством ее детей, не проходило; однако состояние шока, испытанного ею вначале, как будто ее ударили дубинкой по голове, постепенно исчезало. Она обнаружила, что, как ни силен был удар молнии, поразивший ее, она понемногу начинала приходить в себя. Все рассказанное Гэй больше уже не казалось таким невероятным. Конечно, она не ожидала подобного предательства со стороны своих детей, не думала, что они решатся на такое. Но в жизни теперь мало что уже могло ее поразить: став мудрой и пройдя через многие испытания, Эмма и к этому предательству внутри собственной семьи отнеслась как к данности, с которой приходится считаться.
Она уже давно поняла, что кровные узы вовсе не предполагают сами по себе ни верности, ни любви. В ее собственном случае, если не считать Дэзи, никак не применима пословица „кровь людская не водица”, с горечью констатировала Эмма. Она вспомнила один разговор, который у нее состоялся однажды с Генри Росситером, ее банкиром. С того времени прошло уже немало лет, но каждая фраза, каждый нюанс этого разговора звучали в ее ушах так, словно, это было только вчера. Дэзи, сказал он ей, подобна нежной голубке, которую швырнули на растерзание хищным гадам. Эмма даже вздрогнула от отвращения при этом жестоком и страшном сравнении. Чтобы как-то рассеять вставшую перед ее глазами чудовищную картину, нарисованную Генри, она сказала ему тогда, что это дикое сравнение попахивает мелодрамой. Она даже рассмеялась тогда, чтобы он не заметил ее истинной реакции. Теперь, в холодный январский день, на семьдесят девятом году жизни, она вспомнила слова банкира, зловещие, но правдивые. Ведь Дэзи действительно оказалась одна в логове отвратительных хищников – четверых ее, Эммы, детей, которых она родила и выкормила. Детей, которые сейчас, объединившись, поднялись против нее, своей матери! Вот уж правда, змеиное гнездо, точнее не скажешь.
Резко отвернувшись от окна, Эмма вернулась к столу. Она опустилась на стул, и ее цепкий взгляд остановился на миг на лежавшей перед ней отвратительной кассете: положив портфель на стол, она брезгливо швырнула кассету туда, не произнеся ни единого слова.
Гэй в оцепенении наблюдала за Эммой: такой она ее еще никогда не видела! Лицо, застывшее в суровом окаменении, изможденное, с впалыми щеками. Высокие скулы, которые и всегда-то заметно выдавались, сейчас были прямо-таки обтянуты кожей: казалось, на лице вообще не оставалось никакой плоти – кожа да кости. От природы бледное, оно стало теперь землистым. Румяна на щеках выглядели грубо, а губы, под глянцем красной помады, приобрели фиолетовый оттенок. Широко расставленные зеленые глаза, всегда такие ясные, блестящие, все понимающие, сейчас затуманились, в них застыло выражение глухой боли, глубокого разочарования и муки. Гэй лицо Эммы показалось посмертной маской – она знала, что эта страшная и разительная перемена была вызвана гнусным сговором ее собственных детей.
