Жозеф Кессель - Дневная красавица
Автомобиль доехал до конца короткой улицы. Шоферу ничего не оставалось, как сообщить об этом Северине. Тогда она попросила отвезти ее домой.
Теперь ее навязчивая идея получила реальную пищу. Мужчина, крадучись входивший в дом на улице Вирен, и мужчина, упустивший ее в тупике, слились в единое целое. Стоило ей только вспомнить про силуэт, исчезнувший в предосудительном доме, как от упоительного страдания начинало медленнее биться сердце. Она мысленно представляла себе его низкий лоб, мясистые, волосатые руки, грубую одежду. Он поднимался по лестнице… звонил. Подходили женщины. Тут мысль Северины останавливалась, так как потом была сплошная мешанина из теней тел, яростных вздохов.
На какое-то время ей хватило этих образов, но затем от частого появления и интенсивности они поблекли. И у Северины вновь возникла потребность увидеть тот дом. В первый раз она попросила отвезти ее туда, во второй – отправилась пешком. Ей было так страшно, что она не посмела даже остановиться на миг, чтобы прочесть надпись на табличке, прикрепленной возле двери, а лишь с глубоким волнением коснулась на ходу рукой старых стен, как будто и они тоже были пропитаны тем унылым и неистовым развратом, которому дали пристанище.
В третий свой приход Северина решилась быстро прочесть неброские буквы на табличке:
ГОСПОЖА АНАИС – ЛЕВАЯ АНТРЕСОЛЬ.
А оказавшись там в четвертый раз, она вошла.
Северина даже не осознала ни то, как она поднялась по лестнице, ни то, как, войдя в открывшуюся дверь, столкнулась лицом к лицу с приятной, высокой и еще молодой блондинкой. У нее перехватило дыхание. Ей захотелось бежать, но у нее не хватило духу сделать это.
– Что вам угодно, мадемуазель? – услышала Северина.
– Это вы… это вы занимаетесь… – пробормотала она.
– Я госпожа Анаис.
– Тогда, тогда я хотела бы…
Северина взглядом заблудившегося животного окинула прихожую.
– Проходите, поговорим спокойно, – сказала госпожа Анаис.
Она проводила молодую женщину в комнату с темными бумажными обоями и большой кроватью под красным покрывалом.
– Ну что ж, моя милая, – тотчас приветливо начала госпожа Анаис, – вам хотелось бы намазать на ваш кусок хлеба немного масла. Я готова вам помочь. Вы миленькая и свеженькая. Такие девочки, как вы, здесь нравятся. Половину вам, половину мне. На мне ведь расходы.
Не в силах отвечать, Северина кивнула головой. Госпожа Анаис обняла ее.
– Немного волнуетесь, я смотрю, – сказала она. – Первый раз, не так ли? Увидите, это вовсе не так ужасно. Сейчас еще рано, ваших будущих подруг пока еще нет. А то бы они вам сказали. Когда начнете?
– Не знаю… я подумаю.
Вдруг Северина, словно испугавшись, что больше не сможет выйти отсюда, громко воскликнула:
– Во всяком случае, в пять часов мне нужно будет уходить!.. Мне нужно.
– Как пожелаете, моя милая. С двух до пяти – хорошее время. Вы будете Дневной Красавицей, а? Только придется быть пунктуальной, а то мы поссоримся. В пять часов вы будете свободны. Вас будет ждать дружок, не так ли? Или муженек…
V
"Или муженек… Или муженек… Или муженек…"
Это были последние слова, которые она услышала от госпожи Анаис перед тем, как внезапно покинула ее, и Северина упорно повторяла их снова и снова. Она не понимала их смысла, но они удручали ее.
Она прошла мимо колоннады Лувра, поглядела на его такой благородный фасад, простота которого на секунду принесла ей облегчение, но тотчас отвернулась в сторону: она уже не имела права смотреть на него.
В одном месте дорогу ей преградили два остановившихся трамвая. Один из них направлялся в Сен-Клу и Версаль. Северина вспомнила, как однажды, когда они с Пьером вышли из музея, он сказал ей, что любит этот маршрут, соединяющий прекрасные места обитания королей. Пьер… Пьер Леско, творец Лувра… Пьер, ее муженек… Человек, который так хорошо вписывается в безупречные дворцовые ансамбли и парковые пейзажи, так это у него жена…
Все смешалось в голове Северины: звонки трамваев, величественные сооружения, мадам Анаис, она сама. Она вслепую пересекла шоссе и, очнувшись, обнаружила, что стоит облокотившись на парапет моста, а под ней – Сена. Она немного отдышалась. Река несла свою весеннюю грязь. Внимание Северины привлек насыщенный, сомнительный цвет потока. Она постояла, потом прошла на набережную.
Открывшийся пейзаж и люди показались Северине такими незнакомыми, словно принадлежали какой-то другой жизни. Эти кучи песка, груды угля, железный лом, покрытые копотью плоские суда, по которым неуклюже перемещались молчаливые люди, эти стены, такие невообразимо высокие, такие прочные, и особенно эта вода, мутная, обильная, непроницаемая… Северина подошла ближе к реке, нагнулась, еще, еще немного, опустила в нее ладонь.
Она тут же мгновенно отдернула руку, с трудом подавив крик. Вода в заворожившем ее потоке оказалась холодной, как сама смерть. Северина только в эту минуту поняла, что она собиралась сделать, и ужаснулась: еще немного – и она тоже могла бы стать добычей реки, смешаться со всей этой плывущей по Сене грязью. Но что же такое она совершила, чтобы захотела похоронить себя в этом густом, ледяном потоке? Госпожа Анаис… разумеется, она ходила к этой женщине, разговаривала с ней. Но ведь Пьер, если бы она только рассказала ему о своем жестоком страдании и о том, какое неодолимое тягостное наваждение притащило ее на улицу Вирен, он первый – она знала его и любила его за это – пожалел бы ее. Если по справедливости, то ее не презирать нужно, не сердиться на нее – ей сострадать нужно. Северина почувствовала прилив щемящей боли от жалости к самой себе.
Разве наказывают человека за приступ безумия? А как иначе назвать то, что она сделала? Ее следовало бы полечить от неожиданно поразившего ее недуга, и тогда от этой ужасной недели не осталось бы и воспоминания. А исцеление, подумалось ей, исцеление уже пришло, потому что ей смертельно стыдно за свой безумный поступок, потому что уже одна лишь мысль о новой встрече с госпожой Анаис заставляла ее содрогаться от ужаса, потому что…
Поток мыслей, с отчаянной скоростью подгонявших друг друга, в мозгу Северины вдруг оборвался, резко сменившись абсолютной неспособностью о чем-либо думать, в сознании возник какой-то полный провал. Ей казалось, что чей-то ненасытный рот высасывает из нее душу, и та постепенно покидает тело. Она подняла глаза… Совсем близко, почти касаясь ее, стоял мужчина; в своем горячечном споре с собственной тенью она даже не услышала, как он подошел. У него была открытая мощная шея, широкие спокойные плечи. Скорее всего он работал каким-нибудь кочегаром на одной из самоходных барж, причаленных поблизости от Нового моста: его синяя рабочая блуза и его лицо были в пятнах сажи и машинного масла. От него пахло крепким табаком, смазкой, силой.
