Элеонора Глин - Любовь слепа
Чуткая Ванесса сразу увидела выражение гнева в его глазах. Боль и страх заставили ее молчать. Что она сделала дурного?
Он поднялся и подошел к ней, сдерживая себя.
— Доброго утра, — он говорил едва слышно. — Вы завтракали?
Она робко покачала головой.
— Я думал, вы захотите, чтобы вам подали в вашу комнату, — небрежно прибавил он, не глядя на нее. — Я уже позавтракал, но все же пойдемте.
Он повел ее через террасу в столовую. Слуги, неподвижные как статуи, ждали их.
Ванесса сделалась холодной, как лед.
— Я хочу только кофе и фруктов, — очень тихо произнесла она. И когда они были поданы торжественным мистером Поддером, она и Губерт остались одни в комнате. Он сел напротив нее. Он был очень бледен и чувствовал себя еще более отчаянно, чем в предыдущую ночь, и еще сильнее негодовал на себя за это.
Наследственная гордость Ванессы победила в ней все другие чувства; она ждала, что скажет ей муж.
— Как вы относитесь к прогулкам в автомобиле? — спросил он. — Я полагаю, мы могли бы отправиться в Галфвик и осмотреть там старинный замок — гостям это обычно нравится.
Ванесса согласилась, хотя обратила внимание на слово «гостям», и сильнейшее удивление охватило ее. Неужели она все еще для него «гостья»?
— Мы можем выехать в двенадцать и позавтракать там в гостинице.
Ванесса снова согласилась.
Что еще, Боже, мог бы он ей сказать? Губерт был в отчаянии. Это еще хуже, чем он мог себе представить. Что должна была она о нем думать? Как пройдет этот день и все остальные дни?
Ванесса съела свою клубнику и выпила кофе. Мадам де Жанон хорошо воспитала ее, и Ванесса сумела скрыть охватившую ее отвратительную нервную дрожь.
Беспокойство и неловкость были разлиты в воздухе. И все же молодая женщина не переставала чувствовать привлекательность Губерта: все его манеры были исполнены изящества, которое приобретается человеком в результате долгого воспитания. Несмотря на отчужденность, исходившую от всего его существа, какая-то притягательная сила действовала на Ванессу, заставляя любить его. Бедное дитя, не привыкшее к сильным переживаниям, она вся трепетала. Ведь он был ее мужем, он держал ее в своих объятиях!
Они обменялись еще несколькими словами о погоде и об истории Галфвика. Завтрак был окончен, они вышли на террасу. Сославшись на необходимость распорядиться насчет автомобиля, Губерт оставил ее здесь. Его ослепленные гневом глаза не замечали красоты Ванессы, ее безупречной, поразительно белой кожи и огромных глаз с черными ресницами, бросавшими на щеки мягкие лиловые тени. Неотступная мысль, что он сделал ее своей женой, заставляла его дрожать от негодования.
Ванесса буквально оледенела от страха. Почему? Что происходит? Она направилась к ротонде, чистые греческие линии успокаивающе подействовали на нее, она стала любоваться парком. Какой будет ее новая жизнь? Неужели таковы все мужчины? После первого взгляда она не осмелилась больше смотреть на Губерта. Она чувствовала себя робкой, сконфуженной, очень смущенной. Спустя несколько минут Ванесса вернулась в голубую гостиную и здесь вновь заметила фотографию герцогини Линкольнвуд в удивительной серебряной рамке. Она взяла фотографию и стала внимательно рассматривать, лицо ее при этом выражало явную враждебность. Она вспомнила, что когда Губерт в опере наклонился к герцогине, в его манерах вовсе не было той холодной жестокости, которую он проявлял теперь по отношению к ней.
Для чего же ему понадобилось жениться на ней, если даже теперь, когда она была уже его женой, он остается таким же холодным? Все это было непонятно, похоже на тайну, и она с резким движением неудовольствия поставила фотографию как раз в ту минуту, когда Губерт входил в комнату. Он увидел ее движение — она заметила это — и глубокое смущение охватило ее. Лицо Губерта стало высокомерным, видимо, у него возникло чувство, будто кто-то из другого круга проявил неуважение к представителю его класса.
Ванесса поняла, что оказалась в ложном положении. Что, он подумает? Что она ревнует его? Она вдруг ощутила свое крайнее одиночество. Здесь было еще несколько фотографий женщин: одной пожилой дамы, очевидно, матери Губерта, и леди Гармпшир в чопорном подвенечном наряде. То, что тут стояла и карточка герцогини, очевидно, ничего не означало — рядом была фотография и другой молодой женщины. Но если это будет ее дом, должна ли она и тогда иметь вокруг себя карточки незнакомых людей?
Губерт заговорил:
— Вы скажете, какие комнаты вам более приятны, какой гостиной вы лично хотите пользоваться, и прикажете убрать их по вашему вкусу, а я заберу оттуда свои вещи.
Он не мог сдержать в своем тоне высокомерных нот. Чтобы дочь ростовщика, на которой его принудили жениться, стала высказывать нелюбовь к его друзьям — это было слишком большой дерзостью! Ванесса поняла, что он недоволен и полон презрения к ней.
Ей хотелось заплакать, но и на этот раз привычная выдержка пришла ей на помощь.
— Ради меня не стоит делать здесь никаких изменений, — сказала она, несколько высокомерно подняв голову, — но если я могу выбрать несколько комнат для себя лично там, наверху, я бы хотела, чтобы они были на солнечной стороне, — большие парадные покои угнетают меня.
Губерт предложил ей немедленно пойти осмотреть их — это как раз займет время до отъезда в Галфвик. Он позвонил и приказал вошедшему слуге позвать миссис Гопкинс.
— Миссис Гопкинс, пожалуйста, покажите весь дом: ее светлость хочет выбрать себе комнаты.
Затем он повернулся и вышел на террасу.
Замешательство Ванессы еще усилилось. Неужели этот холодный, сдержанный, совершенно чужой мужчина — тот, кто был ее молодым мужем этой ночью? Она не могла ни с кем сравнить его, и для нее он был идеальным любовником, хотя ничего не говорил ей, не сказал ни одного ласкового слова. И жизнь, и любовь, и брак — все было полно глубоких тайн…
Ванесса взяла себя в руки и отправилась, сопутствуемая экономкой. Ее удивление и восхищение, не лишенное благоговения, все возрастало по мере того, как она шла по величественному дому, но перед экономкой она сохраняла невозмутимый вид. Длинный ряд благородных итальянских предков передал ей любовь к великолепным жилищам и, проходя теперь по этим огромным, изумительным комнатам, она чувствовала, что вполне достойна их. Она была грациозна и царственно-снисходительна, как королева, и миссис Гопкинс в разговоре с мистером Поддером вынесла своей новой хозяйке благоприятный приговор. Миссис Гопкинс не признавала современной фамильярной манеры обращения. Леди должна знать свое место так же, как она знала свое, и кем бы ни была жена ее господина, она с должным почтением будет встречена ею, верной хранительницей традиций прежних дней.
