Луи де Берньер - Дочь партизана

Роза никогда ничего не выбрасывала, и комната ее напоминала захламленный склад, где хранились заводные игрушки, куклы и всякие штуковины – например, логарифмические линейки. На книжной полке соседствовали «Капитал», творения Шекспира, народные легенды и детские сказки докоммунистической поры, живописавшие приключения кроликов и кошечек, которые в человеческой одежде отправлялись на подвиги, с собой прихватив корзинку с пирожками. Одну стенку наискось перечеркивал след пулеметной очереди, наследия Белградского сражения, а в подоконнике застряла пуля, выпущенная из оттоманского мушкета.

Роза с любовью вспоминала свою кровать, сокрушаясь, что нынче такой уж нет. Очень ладная, она была одинаково хороша для долгого почивания, краткой дремы и прочего бегства от яви. Так сладко засыпалось, когда сквозь щели в половицах пробивался тусклый свет из кухни, а за окном жутковато ухали совы и тявкали лисицы. Медные прутья кроватной спинки служили музыкальным инструментом, на котором вилкой или авторучкой фальшиво вызванивались всякие песенки.

Нынешняя спальня в безалаберном доме резко контрастировала с той прежней. Назло отваливавшейся штукатурке и гирляндам проводки Роза постаралась ее обуютить. Вся обстановка в темно-розовых тонах – забыть невозможно. Даже скорее кармазиновых. Кармазиновый ковер, кармазиновое кроватное покрывало, кармазиновые шторы и кармазиновые диванные подушки. Одни скажут – смело, другие – дурновкусие. Наверное, так украшала бы свои комнаты какая-нибудь Барбара Картленд[16]. Мне же эта обстановка казалась чрезмерно женской, что угнетало, а крепкий запах духов, мыла и лосьонов только усугублял впечатление. Не знаю, может, это у Розы профессиональная среда обитания.

Больше всего поражала кровать, поставленная на кирпичи, дабы под ней поместился объемистый чемодан. Я знал, что он битком набит деньгами – в нем хранилась вся наличность, заработанная хозяйкой на стезе проститутки. Уйдя на покой, Роза намеревалась жить на эти деньги как можно дольше, желательно до конца дней.

Я опешил и рассердился, когда она открыла мне этот секрет. Такие вещи никому нельзя говорить! Слишком рискованно. Роза очень удивилась, когда я сделал ей выговор за глупую болтливость.

– Но об этом знают только мои друзья.

– Зря сказала. Мне подобное искушение ни к чему. Я сам-то себе не особо доверяю.

– Но ты же не украдешь.

– Нет, конечно. Но нельзя доверять ни мне, ни кому другому. Это глупо!

– Ладно, поняла.

Никакого раскаяния в тоне – только желание от меня отвязаться.

– Вообрази, что с тобой будет, если воры нагрянут, когда ты дома!

– Ну хорошо, я дура, – спокойно и все так же неискренне согласилась Роза. – Делаю глупости. Целую кучу наделала. Может, так всегда и будет.

Если уж спальня разительно отличалась от комнаты в родительском доме, то что говорить о саде. На уровне подвальных дверей, которые даже не открывались, пока ВБД не исхитрился их расшевелить, имелся бетонный двор, окруженный высокими стенами. Очень темный, долгие годы служил помойкой, куда окрестные жители выкидывали матрасы, холодильники и прочую рухлядь. Сквозь проемы бывших французских окон я часто видел, как по двору шныряют крысы. В кирпичной стене проросла хилая буддлея, каждое лето выпускавшая три символических пурпурных цветка. Наверное, в прошлом двор был очень симпатичный.

В Югославии Розино семейство владело небольшим участком с неухоженными плодовыми деревьями. Высокую траву не косили, а приминали, передвигая кроличьи и курьи клетки. Роза перечисляла растения и дикие цветы, но не знала их английских названий, а я несилен в ботанике. Я слушал, кивал, а сам думал о другом. В весьма ограниченный круг жениных занятий входил пригляд за садом, но, разумеется, вся тяжелая работа доставалась мне. Я сумею отличить розу от нарцисса, но не более того. Роза восторгалась своим садом, с грустью вспоминая богатый огородный урожай и сладкие семечки подсолнухов, заменявшие конфеты. Ваши овощи против наших, говорила она, все равно что яички мальчугана против бычьих яиц. На редкость живописный образ.

В саду имелся колодец, куда можно было крикнуть или бросить камушек. Маленькая Роза думала, что там живут змеи, и ей снились страшные сны, в которых она все падала и падала в бездонный колодец. Прежде меня мучили кошмары, где меня обливают бензином и поджигают, а теперь донимают другие, в которых бесконечно вываливаются мои бессчетные деревянные зубы. Похоже, у всякого свои необъяснимые страхи – пища ночных кошмаров. Страшные сны полезны: они развлекают и отпугивают столь ненавистное нам довольство.

Роза любила кроликов, хоть иногда ела крольчат, и терпеть не могла тупых кур, которые злобно клевали друг друга в гузки и выдирали друг дружке хвосты. Однажды она кинула в курятник мертвого воробушка, и того порвали в клочья. Вот так же, сказала Роза, себя ведут балканские народы: безжалостно и беспрестанно клюют друг друга в задницы.

Кур держали ради яиц, а на мясо шли старые петухи, если только не ожидалось гостей. Роза поведала крестьянскую байку о старом петухе, которого решили заменить молодым. Поняв, что его ждет кастрюля, старик предложил юному петушку бег наперегонки, но испросил себе фору, сославшись на почтенный возраст. Юнец согласился. Старый петух задал стрекача, молодой кинулся вдогонку. Хозяин, из окна узревший состязание, сварил суп из молодого бегуна – мол, на что сдался петух-педераст? М-да, не умею я рассказывать анекдоты.

– В деревенском детстве есть своя польза: научаешься отнимать жизнь, – однажды сказала Роза. – Я спокойно сворачивала кроличьи шеи.

От ее многозначительно зловещего взгляда мне стало слегка не по себе. Походило на скрытую угрозу, особенно вкупе с сообщением о ноже в Розиной сумке.

Долгое время семейство пользовалось уличным нужником, из которого летом сильно воняло, но в целом он был прекрасным местом для уединенных размышлений. В односкатном кособоком домишке, сложенном из кирпича, стульчаком служила толстая доска с пропиленной овальной дырой. Если по неосторожности что-нибудь туда уронишь – навек простись, ибо луч фонарика высветит лишь сонм жирных белых опарышей. Маленькая Роза боялась ходить в нужник в темноте – ночные шорохи и рыки вмиг превращались в тигров и медведей. Но самый ужас был зимой: хочешь встать – и будто сдирают кожу с ляжек. Да еще братец пугал – дескать, если задница примерзнет, иного выхода нет как ее отрезать. Поэтому зимними ночами Роза мучилась, но терпела. Забавно, как с этим схожи мои воспоминания о доме в Шропшире. И там был уличный нужник, только с тремя очками – видимо, ради человеческого сплочения. Думаю, сейчас такое невозможно. Наверняка Евросоюз запретил.