Елена Вернер - Три косточки тамаринда

– Я его люблю-ю-ю, – провыла Надя.

– Кого?

– Васю-ю-ю. А он вечно с тобой и на меня даже не смотрит. А у тебя задница толстая и прыщи на лбу, зачем ты ему такая сдалась, а?! Чем я хуже?

На минуту Марина потеряла способность связно говорить. Ошеломленная, она растеряла вообще все мысли и только осознавала, что от нее еще кое-что требуется. Что надо собраться, а не раскисать, как сметана. Потом сообразила:

– Так ты это придумала? И сама пустила слух?

Надя продолжала реветь и всхлипывать, стремительно переставая быть подругой. На секунду она задержала дыхание, словно ребенок, гадающий, что же дальше – утешение или нагоняй, – и тут же залилась пуще прежнего.

И в этот момент Марина разъярилась. Она схватила одноклассницу за руку и поволокла. Надя едва успевала переставлять ноги, вереща проклятия и требования отпустить. Оборачивались прохожие, но Марине было наплевать. Если надо, она и за волосы приволочет Надю в милицию.

Собственно, почти так и получилось.

Ваську выпустили только к вечеру. Марина настояла, чтобы позвонили в школу и разъяснили ситуацию, и только после этого утихомирилась.

– И у тебя не было соблазна поверить во все эти россказни? – решился спросить Васька, зацеловывая ее на площадке четвертого этажа. Давно пора была расходиться по домам, но сил оторваться друг от друга не находилось.

– Какой уж тут соблазн! У меня на это не было времени. Я носилась как в одно место ужаленная, – улыбнулась Марина, не признаваясь даже ему, что до сих пор внутри все ноет и трясется от ужаса.

Через неделю Надюша забрала документы из школы, и больше они с Мариной не виделись.

А вот на маму Олю эта история с почти счастливым разрешением не произвела впечатления. Марина так надеялась, что мама сядет рядом с ней, поохает, посмеется… Мама Оля лишь пожала плечами, поджав губы:

– Нет дыма без огня, Мариш.

– Что ты имеешь в виду? – похолодела та.

Пальцы у матери снова затряслись, и она отложила ложку, а руки рывком убрала со стола на колени.

– Вот и по телевизору говорили на прошлой неделе… Или вчера, не помню точно. Что участились случаи… Думаешь, станут по телевизору-то врать, а? Надюше не пришло бы в голову придумывать, если бы твой Васька был чист как ангел.

– И это говоришь ты! Да каких только слухов не ходило вокруг тебя. Ты же сама мне говорила, что тебе часто завидуют, сочиняют всякое! Ты что, забыла? Мама, да что ж такое, я совсем тебя не узнаю!

Это была сущая правда. Мама Оля менялась, и Марина не понимала, что ей делать и отчего так происходит. Но полагаться на нее, как прежде, она уже не могла. И от одной этой мысли ей становилось тоскливо и холодно, будто она снова стоит на кладбищенском ветру.

Вскоре Васька с горем пополам сдал выпускные экзамены и огорошил Марину своим решением идти в армию.

– Что? Зачем?! – кричала она, не замечая, как крупные слезы градом катятся по щекам. – Ты же сам говорил, что там одни идиоты! Что ты будешь косить и бегать по всей стране, если придется! А как же институт?

– Потом поступлю. Вернусь и поступлю, делов-то.

– Ты сбегаешь! Ты хочешь меня бросить, я знаю, – пуще прежнего заливалась слезами она. – Лучше сразу убей меня.

Потом она молила, угрожала, даже швырялась в него вещами, для чего пришлось вытряхнуть сумку. Но Васька был упрям, она всегда это знала. И в конце она смирилась, и они вдвоем ползали по детской площадке, на которой и происходила бурная сцена, и собирали по песку ее ручки, тетради и косметичку. Пудра в пудренице разбилась, зеркальце дало трещину, а улетевшие за скамейку тени для глаз раскрошились, запачкав кустик клевера перламутром. Выбрасывая свое добро в облупленную урну, Марина трагически вскинула на Ваську заплаканные глаза:

– То же самое ты делаешь с моим сердцем. Придурок.

– «Оскар» в студию!

Васька со смехом подхватил ее, забросил на спину, как куль с мукой, и поволок прочь под неодобрительными и затаенно-завистливыми взглядами мамаш с колясками. Им такие страсти казались уже не по статусу.

Мама Оля по-прежнему недолюбливала Ваську и на известие, что тот собрался в армию, кивнула:

– Дурь повыбьют, и то хорошо.

– Как ты можешь быть такой злой? Мне ведь плохо без него, – всхлипнула Марина. – Это же целых два года!

Последнее время у нее глаза были на мокром месте. Она искренне не понимала, когда мама успела стать такой черствой. Явно не при папиной жизни… Но ведь сама Марина как-то справилась с их утратой.

Девчонки уже не приходили к ним шушукаться и секретничать, и все чаще мама Оля сидела на кухне одна, растрепанная, оплывшая, в окружении конфетных фантиков и сдобных крошек. И жевала, жевала, жевала… Терьериха Муся скулила рядом, выпрашивая сладенькое.

Пережить первые несколько месяцев Васькиной службы оказалось сложнее всего. Марина постоянно строчила ему письма, иногда даже на уроках. Потом началась усиленная подготовка к экзаменам: в тот год Марина оканчивала школу и поступала в институт. Выбрала она иняз, поскольку классная, преподававшая английский и французский, все уши прожужжала о том, какой небывалый у Марины талант к языкам. Сама она как-то об этом не задумывалась. Но работа переводчика казалась ей не хуже других – да и мир посмотреть можно, что ж плохого? Только бы не учительницей в школе, на это Марининого терпения уж точно не хватило бы.

Город заволакивало тополиным пухом, желтой пылью и летом. Марина дочитывала учебники и зубрила топики то в парке, прислоняясь к стволу тоненькой березки, с которой поминутно падали майские жуки, то у реки, где на нее опасливо косились деловитые чайки, расхаживая по крупной сетке-рабице, с помощью которой был укреплен засыпанный щебенкой берег. Сквозь ячейки сетки давно проросла трава, меж ее зеленых клочков виднелись обертки и сигаретные бычки. Однажды нашлась даже фольга от презерватива, что надолго увело Марину в сторону от ученических мыслей.

В день, когда она сдавала историю Отечества, утром шел дождь, но к обеду распогодилось. Возвращаясь домой, Марина чувствовала, как отпускает волнение и в животе урчит: перед экзаменом позавтракать никогда не получалось. В приподнятом настроении она взбежала по ступенькам крыльца, доехала в тесном вонючем лифте на свой четвертый этаж и отперла ключом дверь.

В прихожей как-то странно пахло. Шагнув в сумрак, она чуть не споткнулась о чей-то чемоданчик с ремонтными инструментами, крышка его была заляпана коричневой краской. Рядом стояли огромные, давно не чищенные ботинки. Ни мамы, ни владельца ботинок видно не было, и Марина заглянула сперва на кухню, а потом и в мамину комнату.

Оба были здесь. Маринин взгляд уперся в мужские ягодицы, очень белые и очень неуместные, в окружении не снятой, а лишь приспущенной и задранной одежды. Ягодицы ритмично двигались, в разные стороны от них торчали голые ноги мамы Оли.