Плохиш для хорошей девочки - Алиса Селезнёва
Все школьники вышли с каникул четырнадцатого января. Агата и Данил приступили к занятиям пятью днями раньше. В первый же день Данил клятвенно пообещал Анне Георгиевне взяться наконец за голову и выполнять все домашние задания честно и добросовестно. «Мне нужен хороший аттестат», – с чувством произнёс он. Анна Георгиевна чуть приподняла брови, усмехнулась, но вслух ничего говорить не стала. Она давно не верила словам и обращала внимание только на поступки, отчего, наверное, и сошлась с Вадимом.
Хватило Дани ровно на неделю. После семи безупречно прожитых дней он сдулся, как воздушный шарик, и опять принялся придумывать отговорки. То забыл тетрадь, то не записал нужные номера, то потерял выданную карточку. Агата хмурилась, учителя ругались. Бедный Алексей Николаевич приезжал поговорить об успеваемости сына чуть ли не каждую неделю. Больше всех напирала Инна Владимировна, и, когда Данил перепутал Лесковскую «Леди Макбет Мценского уезда» с «Леди Макбет» Шекспира, её терпение окончательно лопнуло. Инна Владимировна топала ногами и брызгала слюной. Данил молчал, устремив глаза в пол. Учителям он никогда не дерзил и вину свою признавать умел. Жаль только, делать с этим ничего не пробовал.
Агата с досадой смотрела в свою тетрадь. Литературу она считала мелочью. Намного больше её волновали русский язык, математика и физика. При абсолютно правильной разговорной речи Данил писал с такими ошибками, что даже Агате иной раз хотелось выколоть себе глаза. «Посиди и подумай», – часто шептала она ему во время каких-нибудь проверочных, но Данилу постоянно нужно было куда-то бежать. И всё же на «три» русский он знал. На «три» он не знал алгебру. В прошлом полугодии этот предмет ему пришлось пересдавать дважды, и Агата обливалась холодным потом всякий раз, когда думала о майской аттестации.
Рисовать он не бросил и с геометрией по-прежнему справлялся на «ура». Агата часами могла смотреть на его рисунки, тем более теперь, когда он рисовал при ней и иногда даже для неё. Правда, в основном это были картины, изображающие пейзаж за окном или какую-нибудь страну, о которой рассказывала учительница географии.
Желание поступать на архитектурный Данил не оставил, но с физикой не дружил точно так же, как и с алгеброй. Пока его мечты оставались только мечтами, и он не делал ничего для того, чтобы сделать их реальностью.
* * *
С январских соревнований в Екатеринбурге Агата и Никита привезли новое золото. От счастья Никита распушил хвост и целых две недели ходил по клубу с таким видом, будто теперь это его вотчина. Впрочем, радость его была недолгой. В начале февраля на соревнованиях в своём городе они не получили ничего, кроме трёх с половиной очков на двоих. Ольга Викторовна рвала и метала. Никита был мрачнее тучи. Агата не чувствовала ничего или почти ничего. Изнутри она словно выгорела, и это внутреннее выгорание постепенно захватывало и внешнюю её оболочку.
Время неслось вперёд, как очумелое. На пороге топталось четырнадцатое февраля, и Агата не знала куда деваться от этой даты. День всех Влюблённых вгонял её в острое чувство меланхолии. Про себя она называла его днём Одиночества. «Вот бы его взять и отменить, – злилась девочка, глядя на календарь. – И кто его только придумал? Курам на смех...»
О чувствах к Данилу Агата больше ни с кем не говорила. Ни с матерью, ни с Алей. «Всё без толку», – был её вердикт. К последним числам января она отчаялась окончательно и поняла, что её новогоднему желанию не сбыться никогда. «Надо было собаку попросить или новые кроссовки», – как-то раз промелькнула в её голове мысль. Мысль, которая привела к решению больше не заходить на страницу Данила. «Не по тебе», – проговорил внутренний голосок, и Агата впервые с ним согласилась. Данил, как и прежде, менял аватарки раз в месяц, но на них неизменно присутствовала Лера. Счастливая. Красивая. Уверенная в себе.
Четырнадцатого февраля, как назло, отменили тренировку. Ольга Викторовна словно издевалась. В выходные гоняла своих воспитанников как собак, а в день, когда, по мнению Агаты, надо было заниматься до потери пульса, отпустила всех по домам. Младшая Наумова лежала в гостиной на диване и смотрела на потолок. Натяжной. Идеально белый. Со встроенными светильниками. Рядом шуршала Аля. Именно сегодня ей почему-то захотелось перетряхнуть шкаф с книгами и расставить всё в алфавитном порядке.
Але, в отличие от Анны Георгиевны, Данил нравился. Она ценила воспитанных и добрых юношей и часто подчёркивала, что одноклассник у Агаты как раз такой. «В нём нет ни грамма заносчивости, – выдала она однажды Анне Георгиевне, – а это уже большой плюс. Родился с золотой ложкой во рту, но положением не кичится». Порой Агате и Данилу приходилось заниматься наверху, и Никифоров никогда не позволял себе смотреть на Алевтину Михайловну свысока, а порой даже что-нибудь ей рассказывал. Две недели назад он вызвался подрабатывать по выходным в клинике у отца: сортировал договоры по папкам, раскладывал карточки больных, ставил печати и выполнял мелкие поручения администратора. В этом отношении Алексей Николаевич держал сына строго и денег просто так не давал. «Хочешь тратить – сначала заработай», – говорил он, и Але такой подход нравился.
Гонора Агаты хватило бы на двоих. Мать на неё денег не жалела. «И так отца нет, а, если ещё я стану в карманных расходах ограничивать, что тогда будет?» – восклицала каждый день Анна Георгиевна, а Алевтина Михайловна на это только качала головой да поджимала губы. И правильно, наверное, поджимала. Слишком часто в последнее время Агата в её присутствии стала называть людей, занимающихся физической работой, «вторым сортом».
– Ну, а как сегодня дела у Данила? Справился с контрольной по логарифмам? – как бы невзначай спросила Аля, рассматривая обложку сказок братьев Грим.
Цокнув, Агата не удержалась от закатывания глаз. Любимое имя сработало, как катализатор, и устроило бурю в стакане воды.
– Возьми да позвони ему, – огрызнулась девочка. – Я-то откуда знаю? – И, выплюнув последнее слово, гордо встала с дивана и ушла к себе.
Что делала в это время Аля, Агата не видела да и не хотела видеть. Любое упоминание о Даниле как будто кололо её иголкой, и она была готова убить всякого, кто
