Наталия Миронина - Завтрак для Маленького принца
– Ну, если не помешаю… – Я глубокомысленно разглядывал идущего по тротуару обшарпанного кота.
– Кому? – спросила Вероника насмешливо. – Ты же отлично знаешь, что у меня дома никого нет.
Я действительно это знал, и это знание не давало мне покоя. Фантазия рисовала оргии, в которых участвует моя любовь и куча «географических» мужчин.
Мы просидели у Вероники весь вечер и часть ночи, пришлось даже звонить домой и объяснять обеспокоенной Татьяне Николаевне причину своего отсутствия.
– Слушай, скажи честно, ты с этой своей внешностью, с этими «златыми кудрями», ты что, никогда не был с женщиной? – Девушка смотрела на меня поверх чашки и явно забавлялась.
Я смутился почти до слез. У меня не было женщины, я только целовался с одной случайной знакомой, а о близости думал содрогаясь – очень боялся ударить в грязь лицом.
– Я очень занят в училище. – От растерянности ответ вышел дурацкий.
– Тогда вот тебе полотенце, топай в душ, а я пока постелю… – Вероника вручила мне пахучее мохнатое полотенце и стала деловито встряхивать белье.
Забегая вперед, скажу, что Веронику, в которую я влюбился и которой был готов служить, как раб, увел у меня мой друг Егор. Увел с такой же злой гримасой, с которой танцевал свой первый танец перед приемной комиссией. Увел из вредности, шкодливости, зависти. И я, который ему прощал все выходки, на этот раз не простил. Не потому, что я был так безумно влюблен, а потому, что посчитал, что время детских игр закончилось, настало время ответственности за свои поступки. Мы с ним не разговаривали почти три месяца – все то время, пока он встречался с Вероникой. Но в один прекрасный день Егор встретил меня на полпути к училищу.
– Слушай, Пломбир, – как ни в чем не бывало обратился он ко мне, – после занятий заскочим на Невский? Кое-какую фигню в магазинах надо посмотреть.
– Ну, можно, – ответил я сурово, но в душе был рад, что дружба восстановилась. Через эти три месяца девушка Вероника мне уже не казалась такой желанной, а друга, хоть и такого вздорного и злого, мне не хватало. С Егором было трудно – ко всем его недостаткам примешивалась некая доля цинизма. Но эта гремучая смесь была привлекательна, потому что за ней чувствовались сила и характер.
Кстати, в самый тяжелый момент, когда я страдал из-за ветрености подруги и вероломства друга, у меня в союзниках оказалась Татьяна Николаевна. Видя мои переживания из-за первой любви, она вздыхала, подсовывала виноград и финики, а однажды вечером в приказном порядке повела в кино. Это было странно – взрослому парню идти в кино не с другом, не с девушкой, даже не с отцом, а с ней, Татьяной Николаевной. Было странно вместе ходить по фойе, сидеть в зале рядом, а потом идти пешком, почти через весь центр, домой. Впрочем, именно из-за этой пешей прогулки была и задумана культурная вылазка. Пока мы шли, я выговорился, задал все вопросы, сам же на них ответил, выслушал кучу историй, которые меня насмешили, удивили, отвлекли. Во время этой прогулки я обратил внимание на то, что скоро зацветут тюльпаны и черемуха. От увиденного фильма в моей голове не осталось ни кадра, от той прогулки осталось воспоминие весенней легкости и счастья.
Глава третья
На выпуск приехала мать со своим мужем, коротким и квадратным человеком. Она была дорого одета, в больших украшениях и стала еще красивее, чем раньше. Во всяком случае, мне так показалось. Она расцеловала меня и долго не выпускала из объятий. Выглядело это смешно – я был выше ее на целую голову. У отца, когда он ее увидел, даже перехватило дыхание. «Господи, еще не хватало каких-нибудь трагедий!» – подумал я, опасаясь, что жизнь, которую в доме с таким трудом наладили, могла рухнуть в один момент. Мы с Татьяной Николаевной, как люди, понимающие друг друга с полуслова, переглянулись.
Опять же, я не помню деталей – только выпускной спектакль, овации, дипломы, похвала педагогов. Когда говорили обо мне, упомянули родителей, и мать, довольная, поднялась со своего места, чтобы ее все увидели. Ее увидели, и по рядам прошел шепот. Мои домашние тайны прекратили существование в момент окончания училища, но мне было все равно. Предстоящая жизнь была уже совсем взрослая.
Я не покидал Академию, оставался получать высшее балетное образование, мне предстояло танцевать в одном из питерских театров, предстояло оставаться жить в этом городе. А мать опять уезжала. На прощание она всем подарила сувениры, долго благодарила Татьяну Николаевну, звала меня к себе. Это все было искренне, только вот то, как она посматривала на отца, мне не нравилось. В этом взгляде был вызов, кокетство и отчаяние. В этом взгляде была жалоба. Жена отца это видела, но оставалась спокойной.
По случаю окончания училища и в честь приезда матери Татьяна Николаевна устроила обед. Большой стол раздвинули, вытащили огромную белую скатерть, невероятное количество посуды. Я рассматривал все эти соусники, салатники, блюда, графины, принюхивался к запахам из кухни и не переставал удивляться этой способности подчинять себе обстоятельства. Это было свойство выдержанного и мужественного человека. Привязавшаяся ко мне за это время, сейчас она щедро и великодушно предоставляла меня моей матери. Она, устроив эту суету, всеми силами подчеркивала, что приезд соперницы-разлучницы – это самое главное событие, что ее здесь ждут, уважают и ни в коем случае не претендуют на ее место. Любая другая женщина могла мелко отомстить матери, покинувшей своего ребенка, отомстить показной лаской, выпяченной привязанностью к этому самому ребенку. Любая могла бы так сделать, но только не Татьяна Николаевна, которая ушла в тень и выполняла роль хозяйки дома. За столом царили моя мать и отец. Именно они чувствовали себя героями – именно их сын отлично окончил балетное училище, именно их сын получил приглашение в нашумевшую постановку, именно их сына хвалили во весь голос преподаватели. Случайно или намеренно, родители объединились за этим столом в семью. Деликатность, присущая отцу, куда-то исчезла – то ли присутствие матери, еще больше похорошевшей, то ли воспоминания о прошлом сыграли злую шутку. Я же за этим столом понял одно: никогда в моей жизни не будет безмятежного душевного спокойствия, всегда среди тех, кто мне дорог, будет кто-то, кого случайно могут обидеть.
Мать в Питере была почти десять дней, и я все ждал момента, когда она начнет расспрашивать меня о моей жизни, о том, что произошло за эти годы. Мне вдруг захотелось и похвалиться перед ней, и пожаловаться, и рассказать какие-то незначительные мелочи. Но эта беседа так и не состоялась. Вернее, мы сделали попытку, но слишком долго не виделись, слишком многое не знали друг о друге, в разлуке мы повзрослели-постарели. Рассказать нам было что, но этого было так много и так издалека надо было начинать, что каждый из нас почувствовал душевную скованность. Разговор не состоялся – родственность осталась, тепло исчезло.
