Заставь меня остановиться 2 (СИ) - Юнина Наталья

— Ты совсем, что ли, головой двинулся?!

— Да, но не совсем. У меня нет настроения делать вид, что ты мне нравишься. Вон из моего дома. И хватит трахать мозг моей дочери, я последний раз тебе повторяю.

— Со мной так не разговаривают, Богдан. И это наша дочь, а не твоя, — сквозь зубы цедит Лера.

— Да мне по хер, как с тобой не разговаривают. Ты в моем доме, как хочу, так и говорю, — ставлю бокал на столик. — Ты зря здесь ошиваешься. В моем доме и со мной тебя ничего не ждет. И не лезь к Ане. Вообще не смей с ней разговаривать. Через пять минут тебя здесь быть не должно. Не заставляй меня быть еще хуже, чем я есть.

— Дурак ты, Лукьянов. Умный, но дурак, — слышу вдогонку, как только ступаю на ступеньку. — Я тебя все равно люблю.

Ухмыляюсь в голос. Любит она. Дура. Поднимаюсь наверх и стучу в комнату дочери. Не получив никакого ответа, вхожу в ее спальню. Первое, что приходит на ум — слушает музыку, только уже в наушниках. Однако наушников, равно как и дочери — нет. А вот мольберт с очередной убогой мазней — есть. Подхожу ближе, рассматривая сие искусство. Черные жирные закругленные палки и рядом красные разводы. Хрень. Просто убогая хрень. Никогда мне не понять современного искусства. Если смотреть объективно, моя дочь рисует хорошо, если не сказать больше. Талант это или усердная работа с детства — понятия не имею. Но то, что она стала рисовать в последнее время… это полная чушь. И ведь не могу сказать прямо — оставь эту убогую хрень и вернись к нормальным картинам. Не по-родительски это. Хотя, надо признать, она и без слов в курсе моего отношения к современному искусству.

— Нравится? — резко поворачиваюсь назад на голос Ники.

— Тебе приятное или обидное?

— Что ты здесь видишь? — улыбаясь, произносит дочь.

— Две черные жирные хрени и около них красные пятна.

— Ну так и что это по-твоему?

— Понятия не имею.

— Это брови.

— Брови? — кажется, у меня сейчас взлетели мои собственные брови.

— Да. Жирные, густые брови твоей гёрлфренды, а рядом с ними кровь. Дорожки крови, — улыбка моментально слетает с моего лица, как только Ника напоминает мне об Ане.

— Ты знаешь, это уже перебор. И совсем не смешно. Какой-то психиатрией попахивает, тебе так не кажется?

— Попахивает красками. Не волнуйся, это не то, что ты подумал. В психушку мне пока рано. Эти красные дорожки — вены. Скоро они превратятся в руки, тянущиеся к голове. Ну головы пока нет, есть только жирные брови твоей девушки. Они меня и вдохновили на рисование этого портрета.

— У нее нормальные брови.

— Да прям. Присмотрись. Брежнев отдыхает.

— У тебя здесь три Брежнева.

— Не утрируй. Когда я закончу этот портрет пригласи ее к нам на ужин, я хочу подарить его ей, — из меня вырывается откровенный смешок. Мне по морде двинули впервые за тридцать пять лет, а она еще про ужин талдычит. Ну-ну. — Не вижу ничего смешного, — обиженно бросает дочь. — Портрет будет нормальным, а не то, что ты себе надумал.

— Да я тоже не вижу ничего смешного. Расслабься. Иди сюда, — беру за руку дочь и тяну на край кровати. — Нам надо поговорить, Ник.

— Все и так ясно. Хотя… почему она? Ну она ведь молодая. Слишком. Таким нужны только деньги, — да, действительно, почему она? И вообще какого хрена мы снова говорим об Ане?

— Ее отец — владелец строительный фирмы. У Ани очень обеспеченная семья, если не сказать больше. Деньги ей от меня точно не нужны, — кажется, это единственное, на что хватает моей фантазии.

— Тогда вообще непонятно. Чего она к тебе прилипла?

— Она ко мне не липла. Это скорее я… к ней липну.

— Да быть такого не может.

— В смысле?

— Ты другой. Ты не можешь вестись на молодушек и заниматься с ними в кабинете… тем, чем бы не стоило. Все должно было быть не так, — разочарованно выговаривает Ника, переводя взгляд со своих рук на меня.

— Ты серьезно? Может, еще скажешь, что я святой?

— Зачем ты утрируешь? Одно дело быть с какими-то женщинами, потому что ты мужчина и тебе это надо, и совершенно другое представлять мне какую-то малолетку, от которой ты еще и детей планируешь завести. Откуда она вообще взялась?

— Она моя студентка, — не задумываясь, отвечаю я.

— Пипец! Папа, блин. Ты чё вообще с ума сошел?! — возмущается дочь.

— Есть немного. Но закон на моей стороне. Точнее, я его не нарушал, — я всякое мог ожидать, но точно не то, что через несколько секунд Ника, сжав кулаки, начнет плакать. Ну приплыли. Когда закончатся эти говнодни?! — Ник, — притягиваю ее к себе за плечо. — Прекрати. Ну чего ты плачешь?

— Ты не понимаешь. Я была уверена, когда ехала к маме, что вы снова сойдетесь, как только мы с ней вернемся. Да, я дура. Но я так думала. Хотела. А сейчас я вдвойне дура, потому что ведусь на мамины речи. Она манипулирует мной, я понимаю это. Но ничего не могу с собой поделать. Не получается, — на одном дыхании произносит дочь, вытирая тыльной стороной ладони дорожку слез. — Когда-то давно я смотрела дебильную программу с семейными разборками и всегда фыркала, когда дети, которых хотели забрать в детский дом, говорили, что их мама все равно лучшая и они хотят жить с ней, несмотря на то, что их мамаша полная алкоголичка! Полная. Конченая. Кроме водки и собутыльника такой уродке ничего не было нужно. Я вообще не понимала, как они могут ее любить. Да еще и тянутся к ней, как будто медом намазано. Мама — не такая, но я в состоянии понять, что ей на меня так же плевать, как и той алкашке. Я ей просто не нужна. Точнее нужна, но для других очевидных целей. Я ведь все понимаю. Все, папа. И ведусь как конченая дура. Как так можно? — высвобождается от моей руки и прикладывает ладони к лицу. Да, к такому я не был готов. — Рано или поздно она уедет. Я это понимаю. Ради меня она здесь жить не будет, как бы я к ней ни тянулась. Раньше у меня был ты и сомнительная мама на расстоянии. А что теперь? Она такая же сомнительная, скоро уедет, а ты с какой-то девкой. У меня никого нет.

— Ник, ты вроде бы такая умненькая, а глупости несешь с размахом. Про твою маму мне трудно говорить объективно. Время все расставит на свои места. Ну а я разве куда-то делся? Наличие женщины в моей жизни, пусть и постоянной, с возможным рождением детей, не отменяет того, что ты моя дочь. Куда я денусь, глупенькая?

— Это ты сейчас так говоришь, когда у тебя еще работает голова. Девки сейчас ушлые пошли, оглянуться не успеешь, как ты превратишься в другого человека, — несколько секунд смотрю на дочь, и вдруг понимаю.

— Это моя фраза, адресованная некогда Егору.

— И что? Я живу в этом доме и впитываю в себя все как губка, к тому же у меня память хорошая, — шмыгает носом. — Это не отменяет того, что… это правда. Про ушлых девок в смысле, — не хватало мне еще «губки» в женской вариации меня.

— Ник, — вновь притягиваю к себе дочь. — Смею тебе напомнить, что до недавнего времени ты выла от моей гиперопеки.

— Это другое. Уж лучше контролируй, чем какую-то девку сюда приводи.

— Во-первых, прекрати называть ее девкой. Во-вторых, неважно кого я приведу в дом. Ты для меня остаешься дочерью при любом раскладе. Не надо смешивать мухи и котлеты. Я — не твоя мама. Черт, — как сложно то! — Я имел в ввиду, что не надо нас сравнивать.

— Я не сравниваю. Пап?

— А?

— Я тебя сейчас кое о чем попрошу, только ты не отказывайся. Пожалуйста. Давай возьмем собаку.

— Какую собаку?

— Любую. Из приюта. Я всему ее научу. От тебя вообще ничего не будет требоваться. Ну разве что отвезти меня в приют и в зоомагазин. Ну, пожалуйста.

— Нет. Максимум кошку.

— Я не хочу кошку. Они гуляют сами по себе, а я хочу верное животное.

Да… пожалуй, вот так и становятся «каблуками». Все, что угодно, только не женские слезы и шмыгающий нос.

* * *

В воскресенье я стал второй раз «папой». Надо признать, что даже новорожденная отечная и гиперемированная Ника была красивее, чем тощее и пугливое недоразумение, гордо именуемое собакой. Ну кто мог выбрать себе такое несчастное со всех сторон животное? И больное, между прочим. Без слез не взглянешь. Реально пробивает на слезу. Приплыли, твою мать.