Беспощадный рай (ЛП) - Джессинжер Джей Ти

Если моя челюсть отвиснет еще ниже, она упрется в мысы моих ботинок.

— Это одно из моих самых больших сожалений. У меня сложилось впечатление, что она занимается торговлей девочками, детьми… неважно. Долгая история. Мне не хочется начинать с неправды, поэтому я буду честен.

Когда я молчу слишком долго от шока и замешательства, он добавляет:

— Я убил человека, который дал мне эту неверную информацию, что Ева торговала людьми.

Я сглатываю, пытаясь вернуть к жизни свой онемевший язык.

— Тогда ладно.

— Знаю, что это не оправдывает моего поступка, но я и не пытался это так подать. Я просто объясняю причину.

— Э-э-э…

— Теперь она замужем. Родила близнецов. Я приглядываю за ними, когда ее муж уезжает из города на работу. Мы вроде как сдружились.

— Значит, в конце концов проблема разрешилась.

Мне удалось говорить как разумному человеку, а не как зомби с картофельным пюре вместо мозгов, каковой я на самом деле являюсь.

— Скажи-ка мне, — резко требует он, — почему ты отдала то, что у меня украла, на благотворительность. Зачем рисковать без финансовой выгоды? Что ты получила?

У меня уже голова болит от этого парня.

— Какое это имеет значение?

— Мотивация говорит о характере. Скажи мне.

Боже, какой же он властный. Это меня раздражает, но тут я вспоминаю о Фин и Макс, и о том, по какому тонкому льду мы с ними сейчас ходим, поэтому решаю уступить.

— Ладно. Мы сделали это, если тебе этот так важно знать, чтобы загладить вину.

Наступая долгая мучительная молчание.

— Загладить свою вину перед кем? — допытывается он.

— Ну... перед миром, полагаю.

Есть еще одна пауза, на этот раз длиннее.

— И какие же ужасные грехи совершили Робин Гуд и ее веселая шайка разбойников, чтобы возмещать ущерб перед всем миром?

— Не наши грехи, — тихо отвечаю я.

— Тогда чьи же?

Не знаю, зачем я ему это говорю.

Может быть потому, что я никогда раньше не произносила этих слов вслух, или потому, что я чувствую, как много зависит от моего ответа, или потому, что я много выпила. Но слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить. Вместе с ними приходит странное чувство облегчения.

— Наши отцы — плохие люди. Очень плохие люди. Из тех, кому наплевать, кому они причиняют боль, чтобы получить желаемое. Мы забираем у таких же людей. То, что мы делаем, это своего рода… это наш маленький способ сделать добро. Мы пытаемся загладить свою вину за то, что связаны с такими засранцами.

Из-за его долгого молчания, я начинаю волноваться.

— Я не лгу.

— Я верю тебе, — говорит он удивительно мягким голосом.

Так как он больше ничего не добавляет, меня охватывает паника.

— Эм... Все как-то так. Вот и вся причина, — лепечу я. — На самом деле то, что мы делаем, недопустимо. Одна из нас неизбежно напортачит. Чудо, что мы до сих пор не загремели в тюрьму. Вообще мы работаем, мы не абсолютные преступники, скажем, подрабатываем. Ну, я не хочу, чтобы ты решил, будто мы не воспринимаем это всерьез, потому что очевидно, что мы согласны, что играем с огнем…

— Я хочу тебя видеть.

Его тон утратил всю свою мягкость. Он по-прежнему низкий, но теперь в нем слышится напряжение с темной потребностью, от которая моя паника взлетает до небес.

Воздух покидает мои легкие. Сглотнув комок в горле, я шепчу:

— Зачем?

— Ты знаешь зачем, — хрипло отвечает он.

Господи, помоги мне. И это не потому, что он хочет меня убить.

Я даже не подозревала, что мое сердце способно делать то, что оно делает — пульсирует и трепещет, превращая мои конечности в лапшу и заставляя все мое тело дрожать.

— Я... у меня есть парень.

Он издает тихий звук недовольства.

— У нас так хорошо обстояло дело с правдой, маленькая воришка. Я знаю, что у тебя нет парня. Я знаю, что у тебя уже много лет ни с кем не было серьезных отношений. Я знаю твою кредитную историю, сколько денег у тебе на счете и что, вероятно, твоя фамилия фальшивая, потому что я покопался в твоей прошлом и обнаружил несколько интересных дыр в твоей истории. — Его голос падает. — А еще я знаю, что нравлюсь тебе, хотя ты никогда в этом не признаешься.

Я не могу говорить. В любом случае, вряд ли существуют слова, которые могли бы должным образом передать глубину моего шока.

Наконец, я вытаскиваю голову из задницы и говорю единственное, что приходит на ум, хотя это даже не входит в десятку самых актуальных тем разговора после бомб, которые он только что на меня сбросил.

— Как ты нашел меня?

— Я повесил на твою куртку маячок. Под воротником, с левой стороны.

Моя рука взлетает вверх, чтобы пошарить под воротником куртки, и мои пальцы натыкаются на крошечный круглый кусочек металла, гладкий и прохладный.

Я снимаю его и с неверием изучаю. Меньше десятицентовика. Маленькая электронная штука с мигающей лампочкой.

— Я бы сказал, что сожалею, но мне не жаль. И, как я уже сказал, мне хочется начать все правильно. Так что никакой лжи. Для каждого из нас, — добавляет он сурово, как будто это вполне разумно.

Как будто он не полностью закоротил мой мозг.

— Что происходит? — едва слышно спрашиваю я.

— Будь в переулке за баром через шестьдесят секунд, и я тебе все объясню.

Телефон в моей руке умирает.

Я смотрю на него, застыв, пока кто-то не стучит в стекло телефонной будки. Подпрыгнув на месте, вижу Макс. Она поднимает вверх большой палец, спрашивая, все ли нормально.

Я медленно вешаю трубку и открываю дверь.

— Ну? Как все прошло? — налетает она.

— Я почти уверена, что он не собирается нас убивать.

Какое-то время она изучает выражение моего лица.

— Тогда почему у тебя такой вид, будто тебя сейчас стошнит?

— Потому что он ждет меня снаружи.

Она резко оборачивается и в шоке смотрит на выход, на который я указала.