Игорь Редин - Синий роман
– Столько раз стучал по дереву. Не помогает. Может, по железу лучше. А о чём он?
– Кто?
– Твой роман.
– Ааа. Роман. Как всегда, ни о чём. Об одном парне. Он может слышать мысли людей, а свои – никак.
– Не повезло, – Алик плюхнул в стаканы водки и улыбнулся, – в отличие от нас.
Мы выпили, и я продолжил:
– Но стоит ему посмотреться в зеркало…, короче, он слышит своё отражение.
– Ты Павича начитался. Чувствуется, – вынес приговор Алик.
– Да, – подтвердил я его наблюдения, – как выясняется, Павич мне ближе, чем Кортасар. И не только географически.
– У латиносов кровь быстрее циркулирует.
– Да и культура православия существенно отличается от католической.
– Это уж точно, – согласился со мной Алик, – особенно в футболе.
Сгущались сумерки. Выходя из ванной, Архимед открыл дверь и свою теорему. С сигаретой в зубах прогулялся нагишом по тёмной квартире. Включил свет. Везде. Прошёл на кухню. Чисто. Заварил себе контрабандного монгольского чаю. Глубоко вдохнул-насладился его ароматом и осторожно, чтобы не обжечься, стал прихлёбывать из китайского фарфора. После чего направил стопы свои чистые в комнату, натянул на крепкое модное тело вечно молодые штаны от Пифагора и во всю глотку прослезился следующим откровением: «Эврика», – а про себя отметил:
Оказывается, хороший чай ничем не хуже водки. Наоборот, впрочем, тоже. В ванной его посещали гениальные мысли. Всегда.
– На берегах туманного альбиноса англоязыческие последователи Ричарда Львиное сердце…
– Чего-чего?
– А что?
– Не альбиноса, а Альбиона, и не англоязыческие, а англоязычные…
– Какая разница? – обиделся он, налил себе водки и выпил, чем вызвал зависть на грани отвращения всего прогрессивно непьющего населения моей головы.
После тридцатилетнего запоя – мои университеты – он смог-таки раскрыть свой мозг. Воодушевлённый этим фактом, китайский тайкунавт Сунь Хунь В Чань стартовал через третий глаз из моей головы, вышел на её орбиту и, совершив вокруг оной шестнадцать витков, успешно приземлился в районе моей Внешней Монголии. Кошки запели в совершенной душе:
– Аззилло! Я нашёл его!
– Кого?
– Ни кого, а что. Вот он! Смотри, – предчувствие радости нежно, но уверенно сжимало в руке ключ от солнечной стороны Ай-Петри.
– Ну, и на кой хрен он нам теперь? Выкини его нахрен, – сказал Алик, налил мне водки, выпил и закусил тертым хреном.
Я не понимал его, но, чувствуя женской стороной своего тела, что он прав, повиновался. Аккуратно расковыряв в горизонте маленькую дырочку, просунул в неё ключ и разжал пальцы.
Звука падения я не услышал. В дверь постучали, и я пошёл открывать.
– Где он? – это была она. Только без лошади и в одежде. Одетая женщина без лошади всегда более желанна, чем нагая. Одежда даёт простор воображению.
– На балконе, – я, снедаемый ревностью, провёл её в эпицентр синевы и показал на Алика, – вот он.
– Нет. Это не он, – и, чтобы прекратить не начавшиеся, но вполне возможные возражения, она пояснила: – мне нужен аззилло.
– ???
– Это ключ, который вы искали. Вы ведь нашли его?
…в поисках ключа от солнечной стороны Ай-Петри, построенной над морем дождём и ветром, они перелопатили три пляжа, две библиотеки, семь рассветов и…
Небо.
Книга, что подарила Костику Ивана, научила его слышать себя. Как выяснилось, для этого достаточно было вместе с сараной встретить рассвет и, пока не проснулся одуванчик, послушать своё сердце. «Только мысли сердца от Бога», – было сказано в Синей магии.
– Перестань пить, – ультимативно сказала Ивана, после чего со вздохом добавила, – с рыбами.
– А чем тебе рыбы-то не угодили? – Костику не хотелось ругаться, но, если вдуматься, то рыбы здесь не причем.
Четверг ел среду обитания среды и, облизывая свои костлявые пальцы, не подозревал, что сам он будет съеден пятницей с таким же наслаждением, с каким он поглощал ни в чём неповинную среду.
В дверь дважды позвонили и, не дожидаясь, когда откроют, вошли: две стерляди, три черноморских бычка и одна морская собака. С собой они принесли чекушку водки, два портвейна и пива. Это продолжалось каждый четверг на протяжении полутора лет. Квартира пропахла рыбой, как не пахло даже в рыбном магазине. И Ивана взорвалась.
Она одним умелым движением повесила бычков на бельевую веревку вялиться; стерлядь, предварительно накачав вином, чтобы была сочнее, аккуратно положила на сковородку, а собаку, больно ударив ложкой по голове, отправила на рыбное кладбище, по счастливой случайности, находящееся в пасти их кошки Москвы.
– Ну, что ты за человек? Говоришь, просишь, настаиваешь, угрожаешь… А ему, как о стену горохом, – миролюбиво говорила Ивана, подавая к столу две аппетитно зажаренные рыбины.
– А откуда ты взяла, что ещё живую стерлядь надо поить вином, перед тем, как положить её на сковородку? – Костик попытался уйти от её провокационного вопроса. Ему это удалось.
– Вычитала у Павича.
– А где?
– "Пейзаж, нарисованный чаем", – после чего, словно спохватившись, она вдруг вспомнила: – так ты ответь мне: почему ты такой непробиваемый?
– Потому что рыбы отучили меня от бесцельного брожения (это как бродит квас – ни вина, ни водки, даже браги нормальной и то не получается) по лабиринтам рифмы.
– Ты что, пишешь стихи? – она была удивлена, потому что на поэта он, мягко выражаясь, похож не был.
– Писал.
– Прочти что-нибудь.
– Ты это серьёзно? – Костику польстила её заинтересованность.
– Да.
– Ну, что ж. Сама напросилась. Слушай:
"О! Чудных звуков начинанье.
Всё это было, как в бреду.
Сношаться, право, на рояле я не могу.
Я б мог попробовать, конечно,
Обвить твой дивный стан руками…
Рояль, как томная беспечность
С тремя ногами.
Была б четвёртая нога, мне было б легче…
Но, что хочу тебе сказать – любовь не вечность…
Во мху уж пятая конечность,
Но онанизм –
Практически не афоризм,
А лишь беспечность.
Поэтому в воспоминаньях,
Оставив зыбкий, терпкий след,
Рояль напомнит об изгнаньях
В поёбке массовых побед".
– И это всё? – спросила озадаченная его рифмоблудством Ивана.
– Всё, – как на духу признался Костик.
Кровь с рубашки никак не отстирывалась, и что Ивана не пыталась сделать, все её попытки превращались в пытку и оказывались тщетными. Наверное, придётся её выбросить. А жаль. Это была его любимая рубаха, да и ей она тоже нравилась. Ослепительно белая (в оригинале) вещь от какого-то крутого латиноамериканского кутюрье, имени которого, в силу того, что это был не французский, а латиноамериканский кутюрье, они никак не могли запомнить.
– Да и хрен с ней, – в сердцах, крикнул Костя, – Богу на неё теперь молиться, что ли?
– Может быть, попытаться ещё раз? – скорее для самоуспокоения, спросила Ивана.
– Проще купить новую.
Два с лишним года прошло с того момента, как он научился видеть сны и обходиться без телевизора. Два с лишним года с того момента, как красная волосатая кошка познакомила их. Два с лишним года совместной жизни – не много, но и не мало. Некоторые через неделю после свадьбы разбегаются. А им за всё это время ни разу не пришлось пожалеть о том, что они вместе. Хоть и жили они во грехе. Но это достоинство или недостаток не помешали им понять, что они нужны друг другу. Нужны, как синяку необходим последний стольник белой; как наркоману первый куб чёрного; как спортсмену побитие рекорда; как музыканту наличие того аккорда, что был бы понятен простым смертным и чтобы коллеги, восхищаясь, с уважением говорили: «Ну, ты дал, чувак. Как тебе это удалось?»
– Что у тебя было с Рединым? – прикрыв книгу, спросил Ивану Костя.
– Ничего особенного, – ответила я, а сама подумала: – Ты ревнуешь. Но кого к кому? Меня к нему, или друга ко мне?
– Конечно, тебя. Ты спала с ним?
– Да.
– Долго?
– Да. Где-то около года, – на миг в моей голове пронеслись и летний дождь, и аромат кофе, и коньяк, и музыка, но, посмотрев на кислую физиономию Костика, я поспешила его успокоить: – два раза.
– И всё? – обрадовался он. – За целый год только два раза? Но почему?
– Все мужчины – зануды, а ты среди них number one. Загляни в рассказ «Ивана», – закрыла тему она. – И, вообще, пойдём спать, – она невольно зевнула, – извини. Так мы идём или да?
– Или.
– Тогда пойдём, – зевнула ещё раз, но извиняться уже не стала. Понятно и без того, что ей неловко.
– Ты иди, а я скоро. Только главу добью.
Он читал «Игру в классики» Кортасара и, забегая вперёд, скажу: только с пятой попытки он овладел этой интересной и сложной игрой. Спокойной ночи.
Была ночь, и было тихо. Тихо, как в ночи у моря, где плеск волн лишь усиливает ощущение тишины. Звуками французского рожка, словно прелюдия к поцелую, тишина звучала внутри огромного, как мир, колокольчика. Она звучала внутри меня.
