Тереза Ревэй - Жду. Люблю. Целую

— Но чего вы хотите? Мне нечего вам сказать.

— А я и не собираюсь вас выслушивать, господин Айзеншахт, — улыбнулась она.

— Я отказался от претензий на Дом, откликнувшись на просьбу моего сына, а ведь мог выиграть процесс. Ваш брат вступил во владение магазином. Вы должны быть удовлетворены. Вы ведь этого хотели, не так ли?

— Феликс не знает, что я сейчас здесь. В отличие от него, моя цель совсем другая. Мы по-разному смотрим на многие вещи.

Улыбка мелькнула на ее бледных губах. Она держала одну руку в кармане куртки. Глядя на его растерянное лицо, стала медленно вынимать ее. Сердце Курта забилось так сильно, что он едва не лишился чувств.

— Здесь у меня только ключи. А почему вы так забеспокоились, господин Айзеншахт? У вас совесть нечиста?

Он рассердился на себя за свой страх. Было полным абсурдом бояться девчонки, которая стояла перед ним, высокомерная и уверенная в себе. Но все равно он боялся, так как не знал, чего именно она хочет от него.

— Да что вам от меня нужно, в конце концов? — спросил он.

— Пока просто вас увидеть. Посмотреть вам в глаза, на ваш дом, узнать, как вы живете. Странно, не правда ли? Я должна была умереть вместе с семьей. Но я здесь. И для вас это невыносимо, не так ли?

— Не говорите ерунды! К тому, что случилось с вашими родителями, я не имею никакого отношения!

— А к тому, что случилось с моей сестрой, господин Айзеншахт? Не надо про нее забывать. Она была еще ребенком. Ее звали Далией. Я хочу вам напомнить и про это.

В этот самый момент входная дверь открылась и на пороге показался силуэт женщины, закутавшейся в пальто.

— С вами все в порядке, хозяин? — поинтересовалась служанка.

— Как жаль, что ваш ужин остыл, — усмехнулась Лили, но сразу же нахмурилась. — Я пришла сюда, чтобы передать вам следующее, господин Айзеншахт. Я не одна. У меня есть друзья, которые думают так же, как и я, которые так же, как и я, готовы действовать. Я хочу, чтобы вы знали, вы и ваши несчастные приятели, что мы рядом. Мы ваши тени. Мы с вами в любой момент. Вы прекрасно знаете, что может случиться. Сегодня я помешала вам вернуться вовремя домой. Завтра будет что-нибудь еще. Я постоянно буду вторгаться в вашу жизнь, лишать вас покоя. И если я захочу, я сделаю больше. Некоторые из ваших друзей уже столкнулись с этим, не так ли? Из-за нас вы теперь не будете знать покоя ни днем, ни ночью.

Курт и правда знал, что некоторые из бывших эсэсовцев подвергались преследованиям и даже вынуждены были сменить место жительства, а кое-кто и континент. Схема защиты была, как правило, эффективной, но многие боялись рано или поздно быть обнаруженными. Угроза была серьезной. Ему рассказывали о странных смертях. Если бы она захотела, могла бы запросто выстрелить в него прямо здесь, у ворот дома. Он промолчал, завороженный странной улыбкой, которая не покидала ее лицо.

— Скажите вашим подельникам, что я и мои друзья станем вашим вечным кошмаром, — заявила она перед тем, как сесть в машину и умчаться прочь.

Лили посмотрела в зеркало заднего вида на Курта Айзеншахта, стоящего на заснеженном тротуаре. Она дрожала, но испытывала удовлетворение. Она заставила его волноваться, даже, возможно, напугала, но не это было важно. В его глазах она прочитала то, ради чего пришла. Ей было достаточно произнести имя матери, чтобы воскресить ее в своем сердце — красивую, элегантную, талантливую. Именно это и было настоящей победой. Единственной, на которую можно было надеяться: воскресить имена тех, у кого не было надгробий. Вытащить имена погибших из небытия. Потому что забывать нельзя. Никогда. Ни имен жертв, ни имен палачей.

Событие обещало быть радостным. Это было признание. Макс принял участие в одной из самых крупных фотографических выставок всех времен и народов — беспрецедентном сценографическом проекте «The Family of Man»[41], организованном Эдвардом Штайхеном, который был его учителем тридцать лет назад. Пятьсот три работы были отобраны организатором, чтобы проиллюстрировать историю человечества, вечный жизненный цикл от рождения до смерти, от радости до одиночества, от тревоги до искупления. Для воплощения в жизнь этого амбициозного проекта потребовалось три года напряженной работы и смелость выбрать из двух миллионов фотографий профессионалов и любителей, представляющих шестьдесят восемь стран, лучшие. Прекрасная задумка отразить чувства человека, показать их универсальность.

Несмотря на холод и поздний час, много людей толпилось перед входом в Музей современного искусства на Манхэттене, глядя на которых, Макс фон Пассау не мог унять охватившее его волнение. Он поднял глаза. Небоскребы источали такой интенсивный свет, что на небе не было видно звезд. Вереницы автомобилей замедляли движение перед входом в музей, останавливались, выпуская из своего нутра пассажиров в вечерних нарядах под зимними пальто. Ежась под холодной метелью, люди, тем не менее, терпеливо ждали, желая увидеть знаменитых персон. Все говорило о предстоящем успехе мероприятия. Слишком много народу, слишком много азарта. То и дело звучали поздравления. Адреналин Нью-Йорка время от времени заставлял Макса задыхаться.

На его руку легла теплая ладонь.

— Что-то не так, Макс?

Ее голос был нежным, но в нем слышалась озабоченность. Когда он посмотрел на нее, то сразу забыл о толпе, голосах фоторепортеров, суете города. Ксения внимательно смотрела на него, согревая теплотой своих глаз. Ему не нужно было ничего говорить. Она все знала и так. С тех пор как они снова обрели друг друга, им удалось достичь того, чего раньше никак не удавалось — взаимопонимания. Она была горда тем, что многие из его работ были отобраны Штайхеном. Гордилась за него, за себя, но в особенности за Наташу и Николя. Маленький мальчик хотел, чтобы и его взяли с собой, но отец был непреклонен, однако пообещал, что покажет ему выставку завтра утром. Под норковой шубкой на Ксении было платье из шелковой розовой тафты, на руках — длинные сатиновые перчатки кремового цвета. Несмотря на лютый холод, она стояла на месте. Она ждала. От спокойствия одного из них зависело теперь счастье другого. Эту гармонию они завоевали в тяжелой борьбе и дорожили этим завоеванием.

— Тебе нелегко, правда? — спросила она озабоченно.

Макс рассердился на себя. Эти приступы тоски будут, пожалуй, угнетать его до конца жизни. Хотя он и научился с ними справляться, иногда они захватывали его врасплох.

— Бывало и хуже, — сказал он шутливым тоном.

— Кажется, выставка просто ошеломляющая. Равнодушных тут не будет, уверяю тебя. Нас там ждут, но, если хочешь, можем вернуться домой…