Владимирова Екатерина - И телом, и душой

— Пап, — начал Максим решительно, — я хочу подать на развод. Так больше не может продолжаться…

— Что, прости?… — тот приподнялся со стула, с неверием уставившись на сына. — Я не расслышал…

— Ты все услышал! — раздраженно выдохнул Максим, нервно продвигаясь по комнате. — Я хочу подать на развод. И это решение менять не стану, — остановился, взглянув отцу в глаза, повторил: — Не стану!

Острый взгляд из-под сведенных к переносице бровей, тяжелый, тугой.

— Ты здоров? — сухо поинтересовался Александр Колесников. — Мне кажется, что…

— Вполне, — отрезал Максим, засунув руки в карманы брюк. — Наша с Леной семья… — он чертыхнулся в голос, — это и не семья вовсе. Мы просто существуем рядом, под одной крышей, в одном пространстве, но оба замкнуты на чем-то своем, — вздохнул. — Это не может так продолжаться. Мы простой сойдем с ума.

— Ты не можешь ее бросить сейчас! — воскликнул отец, поднимаясь с кресла. — Ты должен…

— Должен?! — резко откликнулся Максим, поворачиваясь к отцу и нависая над ним. — Я ничего никому не должен! — по словам выговорил он сквозь зубы. — Я уже однажды сделал то, что должен был, и что с того?!

— Ты поступил так, как нужно было поступить, — уверенно заявил отец, понимая, куда клонит Максим.

— И кому от этого стало легче?! — вскричал мужчина. — Кому? Лене?! Мне?! Ребенку, которого уже нет!?

Александр опешил, ошарашенно глядя на сына, словно того не узнавая.

— Ты сошел с ума, — выдохнул он, — причем здесь малыш?… Он ни в чем не виноват!..

Максим зло выругался, запустил пятерней в волосы и потянул те на себя, поморщился.

— Я знаю, я знаю, — выдохнул он сухими губами. — Но если бы не он… Если бы не Лена…

— А ты? — грубо высказал Колесников-старший. — Ты что сделал для того, чтобы не допустить этого?!

— Что — я? — уставился Максим на отца. — Я оказался лишь пешкой в чужой игре без правил. Я не хотел, никогда не хотел того, где оказался! — он резко повернулся к отцу. — Это ты вынудил меня, ты!..

— Пусть так, — сокрушенно согласился тот. — Но ты не можешь сейчас уйти! — настойчиво заявил он. — Не можешь, ясно?! Ты о Лене подумай, если тебе плевать на все остальное. Как она справится одна с этой трагедией?! Ты понимаешь, что она с ума сойдет от горя! Она потеряла ребенка, сын, и если ты уйдешь…

— Я тоже потерял ребенка! — грубо отрезал Максим, повернувшись к отцу полубоком. — Почему же никто не думает о том, как плохо мне? Потому что я мужик и не плачу?! Так правильно, так положено… Бл**, а если мне так же больно, черт возьми?! Но моей боли просто никто не видит! Кому и что я должен теперь?!

Ошарашенно глядя на сына, Александр мог лишь повторить:

— Ты не можешь ее оставить сейчас. Я боюсь за нее, она не вынесет этого… Она сломается…

— Я развожусь с Леной, — твердо и решительно заявил Максим, поворачиваясь к отцу. — Все, я решил!

Максима невозможно было переубедить, как не старался этого сделать Александр, как не пыталась уговорить его не спешить мать. Он все для себя уже решил.

Но он не знал, что судьба вынесла свой вердикт гораздо раньше, чем это сделал он.

Он стал волноваться, когда Лена не ответила на его звонок. На один, на другой, на третий… Сбрасывала.

Дома ее не оказалось, обзванивая подруг, убедился, что и у них Лены нет. И тогда он вспомнил. Парк!

Он твердо был уверен в то, что поступает правильно, когда ехал туда за Леной, он знал, что поговорит с ней, объяснит, она должна будет его понять, она не глупа, и видит, во что превратилась их жизнь. Так продолжаться не может, не должно, им необходимо разойтись, разорвать круг, растянуть пружину, вырваться из плена оков, перешагнуть пропасть.

Они стали чужими, этого скрывать не стоит, их ничто больше не связывает, а существовать и дальше по одной крышей просто не имеет смысла. Нужно смириться, нужно расстаться… Это единственно верно.

Но когда он увидел ее сидящей на снегу, полураздетой, растрепанной, заплаканной… он едва не сошел с ума от страха. За нее. Что-то вмиг перевернулось в нем, сердце бешено заколотилось в виски, участилось дыхание, стало тяжелым, грубым, сиплым. И, казалось, что он сам умирает там, в этом парке на снегу.

Она звала его. Своего малыша. Билась и брыкалась, плакала навзрыд, кричала и звала малыша. Она не слышала Максима, заглатывала одну таблетку за другой, ругалась и плакала, рыдала и кричала.

И страх в нем смешался со злостью. Как она смеет думать о смерти? Когда она — жива!?

И он сказал ей то, что должен был сказать в тот момент. То, что она хотела, то, что ей нужно было от него услышать в тот момент.

— Я люблю тебя… — едва не задохнулся от этих слов, она комком горечи застряли в горле. — Все будет хорошо… Все будет хорошо…

И она успокоилась, замерла, застыла. Поверила.

Но хорошо так и не стало. Ни тогда, ни через пять лет, ни через девять. Хорошо так и не стало. Все лишь бежало по одной окружности, бессмысленно, нелепо, монотонно, продвигаясь не к центру, но к точке невозврата. Невозврата в то прошлое, где он еще мог ей пообещать и выполнить обещание, и где она — еще любила и могла ему все простить.

Ушло. Забылось. Растворилось, будто не было ничего. Не было его. Не было ее. Ничего больше не было.

Осталась только та самая окружность, которую нужно было разорвать в клочья, но ни у одного из них так и не хватило силы сделать это до того, когда все еще можно было изменить.

18 глава

Только будь, пожалуйста, сильнее всякой лжи,

Только будь, пожалуйста, сильнее всякой боли,

В жизни всякие, поверь, есть рубежи,

Только будь… такой как есть — сама собою.

Деревня, в которую направлялась Лена, была небольшой и, хотя находилась на окраине, почти на отшибе около мелководной речушки, была довольно-таки цельным населенным пунктом. По крайней мере, так считали местные жители, которых насчитывалось, по самым лестным подсчетам, не более полутысячи человек. В таких деревнях обычно все друг друга знали, находясь в близком или дальнем родстве, а потому скрыть факт пребывания в поселке новичка не удалось бы и при желании. Это было делом получаса, не более, и новость о том, что в деревне появилась чужачка, облетит всю округу в считанные минуты.

Татьяна предупредила об этом девушку еще в поезде, когда они, миновав лесную полосу, усеянную багряно-желтой завесой листвы, поравнялись с вагонами, стоящими на путях депо, и медленно под гулкое рычание и стук колес подползли к бледно-серому зданию вокзала.