Анна Макстед - Бегом на шпильках
Швыряю банку в помойное ведро. А поскольку не могу сказать о себе, что я выше того, чтобы доставать продукты из ведра, вываливаю остатки мусса и лазаньи поверх «Бендиксов», чтобы уж наверняка. Мне хочется выскрести тарелку из-под лазаньи, облизать ложку из-под мусса, и есть, есть, есть: все что угодно, даже мой скраб для кожи с молоком, медом и миндалем. Поэтому пускаю сильную струю горячей воды, торопливо сваливаю все в раковину, и — вот теперь я в безопасности. Я отказываюсь заменять Энди мятной помадкой. Может, он и гад, но не стоит мешать его с грязью.
Хотя ужасно хочется. Кровь грохочет в ушах. Желание обожраться, чтобы потом выблевать все — не самая заманчивая перспектива. Это как договор с дьяволом. Наверное, именно это называют «навязчивым состоянием». Оно превращается в твоего лучшего друга, в то время как ты наивно считала, что это всего лишь случайный знакомый. Ты околдована. Тебе плевать на то, что будет потом; тебе важно набить свои внутренности сейчас. Знаю, это чистое безумие — пытаться объяснить мои странности нормальным людям. Но, быть может, у вас тоже бывает подобное состояние кайфа, когда вы, скажем, покупаете неприлично дорогую сумочку, зная, что ваш банковский кредит уже на пределе. Наступает момент, когда вы просто физически не можете остановиться. Когда кажется, что все ваше существование зависит только от этой сумочки, и ваша душа надрывается, вожделея ее. Вы готовы рискнуть своим домом, репутацией, карьерой, готовы сесть в долговую тюрьму, — и все ради этой сумочки. «Да, да, прошу вас, просто возьмите мою карточку, девушка, и дайте мне вон ту, мать вашу, су-моч-куууууу!!!»
Но даже такое безумие, такое лишенное всяческого достоинства отчаяние — это лишь миллионная доля того, что испытываешь при булимии. Когда ты счастлива — легко сопротивляться полным комнатам всяких разных сумочек, марципанов, крэка, да всего чего угодно. Но стоит настроению упасть — и твои демоны тут как тут. Попробуй теперь отказаться от соблазнов — вот настоящее испытание. Вплоть до сегодняшнего дня я категорически проваливала все тесты. Но сегодня что-то останавливает меня, и это что-то — я сама. Я понимаю, что не хочу оказаться в проигрыше дважды. И не окажусь! Собираюсь с силами, представляя, будто меня сейчас снимают скрытой камерой. Кому захочется низко падать на глазах у телезрителей?
Пускай смотрят, как я отмываю, отскребываю, отдраиваю квартиру до тех пор, пока запах духов Алекс («Шанель № 5» — что может быть более раздражающим?) полностью не исчезнет. Возможно, зрители и заметили, как я — пару раз, а может, и все сорок, — заглядываю в нутро холодильника, но даже это можно объяснить обычной скукой. Как и яростные взгляды на часы. А как насчет прыгания по каналам до двух ночи и наведения макияжа? Ну, и что? Да просто человеку нравится хорошо выглядеть для… самой себя. А что до монотонных ударов кулаком в подушку — так, может, человек — боксер-любитель. Или подушка чересчур жесткая. Сегодня утром я даже съела прописанный мне завтрак (возможно, телезрители подумали, что молоко просто скисло, откуда им было знать, что я галлюцинировала блинами?). Я не собираюсь портить свою репутацию, превращаясь в полную психопатку. Перебьетесь!
— Где тебя носит, ты, мерзкий, долбаный КОЗЕЛ?! — визжу я, колотя кулаками по столу. — СВОЛОЧЬ! Ненавиииииииииижу!
Нужно садиться за работу, но я слишком раздражена. Лучше позвоню маме. Ей наверняка не терпится услышать, понравилась ли гостям ее лазанья. Итак, набираю номер хирургии, выдерживаю долгие допросы «с пристратием» относительно аппетита кажого из гостей, а затем задаю вопрос, который все время забываю задать.
— Мам, — говорю я робко. — Ты хотела со мной о чем-то посоветоваться.
— Действительно, хотела.
Я жду.
— Мама? Ты все еще там?
— Подожди! — шипит она в трубку чересчур наигранным шепотом. — Тут Сьюзан чего-то торчит возле картотеки! — Наступает пауза, во время которой мама, вероятно, делает Сьюзан знак глазами, давая понять, что ее план раскрыт, а затем: — Натали. Я приняла решение. Я еду в Австралию.
— Мам! Да это же здорово! Когда ты решила? Когда ты едешь? А Тара и Келли знают?
— Я приняла решение в воскресенье вечером. Билеты заказала вчера рано утром. Дорогая, ну конечно, Тара и Келли знают. Нельзя же сваливаться на людей без предупреждения, как снег на голову! Тони я еще ничего не говорила. Собираюсь, но пока не было подходящего момента. Уезжаю я через две недели. Собираюсь пробыть там недели три: раз уж я все-таки решила тащиться в такую даль, да еще за такие деньги, то надо уж использовать возможность по максимуму. Келли предложила остановиться у нее, судя по всему, у них довольно миленький городской домик, в каком-то Паддингтоне, но, знаешь, я сказала, что первую неделю я поживу в гостинице, а там, мол, посмотрим.
— Очень хорошо, мама, — радуюсь я.
— Однако, — добавляет мама, — во всей этой бочке меда есть одна маленькая ложечка дегтя. Твой отец.
— Папа?
Мама вздыхает так, будто я сморозила какую-то глупость.
— Вот об этом-то я и хотела с тобой поговорить. В воскресенье, после разговора с тобой, мы беседовали с ним по телефону. И, похоже, он тоже не прочь поехать. Ему очень хочется увидеть внучку. Уж я-то знаю твоего отца. Пусть он и сотворил из себя эдакий гибрид Хулио Иглесиаса с Берти Вустером.[75]
— Ма-ам, — говорю я неодобрительно.
— Итак. Вопрос: должна ли я пригласить его? Или пусть этот старый дурак продолжает спокойно вариться в своем собственном соку с пониженным содержанием жиров?
— Мама! — задыхаюсь я от волнения. — Я думаю… я думаю, ты поступишь правильно, пригласив его. Если только… — сглатываю, — Кимберли Энн его отпустит.
— Натали, я была замужем за этим человеком целых шестнадцать лет. И готова поставить свой последний «бакс», так, кажется, говорят у них в Калифорнии, на то, что маленькая Мисс Глупышка-в-Трусишках отнюдь не главный начальник в этом семействе. Даже если она так не думает. Да, твой отец издает нужные звуки, но при этом все равно поступает так, как ему хочется. Единственное, что мешает ему сегодня же прыгнуть в самолет, — это его гордыня. Он никуда не поедет, пока я его не приглашу. А я как раз не уверена, что он заслуживает моего приглашения.
Втянув в себя щеки, я тихонько покусываю их изнутри. Хочется выкрикнуть: «Пригласи его!», но я знаю, что папа — не единственный, кто поступает так, как ему хочется. Наконец говорю маме, что мне очень лестно, что она решила посоветоваться со мной, но все же это не мое это дело — принимать такие решения. Но мама, не оценив моей почтительности, внезапно отключается. Или это Сьюзан опять подкралась к ней?
