Диана Чемберлен - Спасительный свет (Темная сторона света)
Два аборта. Все те вечера, когда она навещала Мери. А он был благодарен смотрительнице за то, что она составляла компанию Энни, когда ему приходилось работать на материке.
Рыбаки. Туристы. Она приводила их в ту маленькую спальню, спальню, каждые несколько секунд заполнявшуюся светом маяка, который он считал своим и Энни.
Алек услышал, как хлопнула входная дверь. Лейси вернулась домой. Черт побери! Ему хотелось сейчас побыть одному. Ему это было нужно. Через мгновение она появилась в дверях гостиной.
– Я дома, – гордо сказала она, – а сейчас всего лишь девять пятнадцать. – Зачем ты достал все эти старые фотографии?
Он смотрел на девочку, которая вдруг оказалась не его дочерью.
– Просто посмотреть, – сказал он.
К его досаде, Лейси зашла в комнату и опустилась рядом. От нее пахло табаком, и Алек подумал, что так же пахнет от Тома Нестора.
– Мне очень нравится вот эта. – Лейси протянула руку, чтобы выудить из коробки фотографию, снятую прошлым летом, на которой она и Энни сидели рядышком на берегу. – Мама здесь такая счастливая.
«Я никогда не была так счастлива, как в этом последнем году».
Алек заплакал. Он отвернулся от Лейси, но бесполезно было скрывать слезы. На этот раз ему не справиться с ними.
– Пожалуйста, не плачь, – сказала Лейси с тревогой в голосе. – Я не могу это вынести, папа, пожалуйста!
Она встала: – Хочешь, я уберу их?
Она потянулась к коробке, но он поймал ее за руку.
– Нет, я хочу посмотреть. Она нахмурилась.
– Зачем ты это делаешь? Это только расстраивает тебя.
Он попытался улыбнуться:
– Со мной все в порядке, Лейси.
Она с сомнением смотрела на него, сунув руки в карманы шорт.
– Хочешь, я посмотрю их вместе с тобой? Он покачал головой:
– Нет, не сегодня.
Она неохотно вышла из комнаты, и Алек продолжил копаться в фотографиях, пока не нашел несколько, снятых в то время, когда Энни была беременна Лейси. Ее постоянно тошнило во время этой беременности. Она почти ничего не могла удержать в желудке и исхудала настолько, что акушерка уже готова была госпитализировать ее. У Энни были странные боли, причину которых не мог понять ни один врач, и большую часть этих девяти месяцев она провела в постели, в то время как Нола помогала Алеку заботиться о Клее.
Роды были просто ужасающими, казалось, они никогда не кончатся. Алек сидел рядом с ней, держа ее за руку. Он уже начал опасаться, что сам не выдержит.
Как женщина, как вообще человек может вынести столько боли?
Перед самым рождением Лейси, в тот момент, когда Энни почувствовала, что вот-вот появится головка ребенка, она начала кричать, чтобы Алек вышел из родовой. Сначала он подумал, что неправильно понял. У нее была настоящая истерика, и он попытался сделать вид, что она ничего такого не говорила. Но врач понял, чего она хочет, и сестры переглянулись в замешательстве.
– Вам лучше уйти, доктор О'Нейл, – сказала одна из них, – она не в себе и не сможет сосредоточиться на том, что ей нужно сделать, если вы не уйдете.
Он вышел из комнаты, сильно уязвленный, и остался стоять в коридоре родильного отделения, а не пошел в приемную, где собрались Нола, Том и еще несколько друзей. Он не знал, как объяснить им свое появление там.
Позже он спросил Энни, почему она заставила его уйти. Она плакала, извинялась, сказала, что просто была не в себе и сама не знала, что говорит.
Насколько же она должна была испугаться, если выгнала его вон в тот момент, когда больше всего нуждалась в нем! В какой ужас приводила ее мысль, что при одном только взгляде на ребенка он каким-то образом все поймет! Наблюдала ли она за ним потом, внимательно изучая его лицо каждый раз, когда он вглядывался в свою дочь? Пыталась ли она определить, есть у него какие-то подозрения? Сколько раз она пыталась рассказать ему правду: один, два, дюжину? Или же она знала, что никогда, никогда он не поверит, что она способна на измену?
Он просидел так почти до полуночи, мучая себя одной фотографией за другой до тех пор, пока не обессилел настолько, что едва смог подняться в свою комнату. Однако уснуть ему не удалось – слишком много воспоминаний, слишком много улик, которых он не замечал. Они с Энни спорили о стерилизации. Она настаивала на том, чтобы ей перевязали трубы, вместо того, чтобы сделать Алеку вазэктомию, потому что, говорила она, ей невыносима мысль, что ему придется испытать боль и неприятные ощущения. В устах Энни такое объяснение звучало вполне правдоподобно. А все те случаи, когда она пыталась не дать Тому Нестору напиться и не наговорить лишнего в присутствии Алека? А те моменты, когда он заставал ее в слезах безо всякой видимой причины? О Энни!
Его мозг закипал, мышцы сводила судорога. Ему требовалось что-то делать, куда-то ехать, он должен увидеть маяк.
Он поднялся задолго до восхода солнца, оставил на кухонном столе записку для Лейси и в густом утреннем тумане поехал к Кисс-Ривер.
Он почти доехал до маяка, когда увидел у дороги лошадей и остановился, чтобы понаблюдать за ними. В тумане они то напоминали призрачные тени, то вновь обретали плоть и становились осязаемыми. Он разглядел жеребенка, сбитого «мерседесом», который пасся у обочины дороги. Очевидно, горький опыт ничему его не научил. Алек заметил слабый шрам на крупе животного в том месте, где он зашил рану. С помощью Пола. «Лошадка „клуазоне“. Она дорожила ею». Действительно ли это так?
Алек мысленно зарычал на самого себя. Ему хотелось отключить свою память, заглушить ее.
Он продолжил путь к маяку.
Белая кладка расплывалась в тумане, и Алек едва мог различить ее стоянки. Он зашел внутрь и начал подниматься по стальным ступеням мрачной, заполненной эхом башни, не останавливаясь до тех пор, пока не достиг самого верха. Он вышел на галерею. Теперь он был выше тумана, стелившегося под ним. Фонарь отключился, должно быть, несколько минут назад, с первым светом дня. Солнце поднималось над морем в потрясающей игре розового и золотого, расцвечивая небо и отражаясь в воде.
Алек прошел на другую сторону галереи и устремил взгляд на дом смотрителей. Сквозь туман ему удалось разглядеть лишь один из бульдозеров и ковш экскаватора, торчавший из кустов рядом с домом.
Он сел на холодный железный пол галереи лицом к океану и восходу солнца, закрыл глаза и прислонился к черной стене, ожидая, когда привычное волшебство маяка придаст ему силы и успокоит возбужденные нервы.
Поднималась ли она сюда с кем-нибудь из них? Занималась ли когда-нибудь любовью здесь? А на берегу, у подножия маяка?
Хватит!
Алек открыл глаза и забарабанил пальцами по полу галереи. Он наклонился вперед и взглянул вниз через ограждение галереи. Там, под ним, океан подобрался еще ближе к основанию маяка. Через редеющий туман ему были видны голодные волны с белыми гребешками, догрызающие последние футы песка между камнем и водой. Черт побери, уже совсем близко!
