Инесса Клюшина - Работа над ошибками (СИ)
— Вероника Васильевна, добрый день, садитесь, пожалуйста, — широкий жест в сторону своего стола, где рядышком притулился одинокий стул просителей.
Официальная часть, начало.
Сажусь куда велено. Екатерина Львовна занимает собственное место за столом.
— Неприятнейший разговор произошел у меня сегодня с родителями вашего ученика, Вероника Васильевна. И с самим учеником. Пару часов назад…
Учеником? При чем здесь мой ученик? Боже мой, ну что еще…
Екатерина Львовна опускает глаза на какую-то бумагу, которую держит в руках.
— Вероника Васильевна, не буду ходить вокруг да около. Вас обвиняют. В домогательстве несовершеннолетнего…
— Что-о?
— Сегодня приходил ко мне Максим Артемьев. С родителями. Мальчик им все рассказал. Вы домогались его в пятницу.
— Я?
Тишина звенит. Нет, это звенит у меня в голове.
Екатерина Львовна устало вздыхает.
— Вероника Васильевна, объяснитесь, пожалуйста.
— В смысле — объяснитесь? Вы сейчас о чем, Екатерина Львовна?
— Вы пристаете к Максиму.
— Пристаю… — у меня в голове не укладывается… да ничего не укладывается!
Прищуриваю глаза, мотаю головой.
— Я тоже не совсем поняла претензию и ее мотив, — аккуратно вставляет Екатерина Львовна, — я даже не поняла, как это могло произойти. Но мальчик настаивает, понимаете? Он рассказал родителям. Они настроены очень решительно…
— И вы в это верите? — непонимающе смотрю на Екатерину Львовну. Та отводит взгляд.
— У Максима есть свидетели. Лена Севальцева.
Звон в ушах усиливается с каждой секундой, и мне уже не хватает воздуха.
Вот как, значит, Леночка. Говорят, на чужом несчастье счастья не построишь… Но некоторым это ох как удается.
— А вы сами в это верите, Екатерина Львовна? — злость поднимается из самых глубин души. Неужели ты, прожженная школой тетка, не чуешь истинную подоплеку? Допустим, ты не знаешь настоящей причины наиглупейшего обвинения, но должна же понять за такое количество лет в школе, что дети не всегда говорят правду. Зато отлично говорят то, что нужно и выгодно им. Они еще не осознают полностью всей значимости любых слов, которые иногда бросают, даже не подумав. А еще многие часто готовы идти ва-банк, чтобы добиться своих целей…
— Я не могу судить…
— Вы верите — или нет? Одно из двух. Это серьезное обвинение…
— Более чем, Вероника Васильевна. Также мне пока не особо ясна позиция родителей и то, что они собираются делать с обвинениями Максима. Это ведь может дойти до уголовной ответственности…
Все, мне достаточно.
— Екатерина Львовна, вы мне скажите — вы кому верите? Максиму, который на ровном месте меня просто с грязью смешал, вместе со своей юной любовницей Леной Севальцевой, которая еще и проститутка до кучи? — Екатерина Львовна чуть прищуривает глаза, но предпочитает эти фразы не заметить, проигнорировать. Сильного удивления на ее лице нет. Неужели ей уже донесли? Или она меня вовсе не слушает? Или уже настолько привыкла к негативу?
— Я уж молчу о том, что обвинения смехотворны и просто…просто…у меня нет слов…
— Я склонна верить вам, Вероника Васильевна, — в голосе Екатерины Львовны не слышу ни обвинения, ни поддержки, — видите ли, какая непростая ситуация. Я легко смогла бы поймать эту парочку на лжи. Но у ваших детей влиятельные родители, как вы знаете. И слепо верящие своим детям. Я не удивлюсь, если сегодня уже идут сплетни по всему вашему классу: по родителям, по детям…
Дальше гений дипломатии может мне ничего не говорить, но Екатерина Львовна не умолкает — напротив, ее голос становится все более и более уверенным:
— Я смогла бы все это замять, Вероника Васильевна. Обвинение даже с Леной выглядит голословно. Но вы понимаете, что это значит для школы, если маховик начнет раскручиваться? Прокуратура зачастит к нам, и к вам зачастит, кстати, если не еще хуже. Не дай Боже, узнают журналисты — они к нам просто налетят! Посмотрите, как смакуют подобные темы в газетах. И самое главное для вас, Вероника Васильевна… Что случится с вами? Хоть докажут, хоть опровергнут, но эта такая грязь, что не отмоешься. И репутацию не восстановишь. И на всю школу тень ляжет…
Я еле киваю в ответ. Мы заботимся только о репутации.
— А ничего, что ребенок — нет, двое детей! — нами всеми, и вами тоже, манипулирует? — мой голос совсем хриплый от волнения.
— Да, ваших противоправных действий, кроме Лены Севальцевой, никто пока не видел, как сказали мне родители Максима…
Закатываю глаза. «Моих каких-то действий». Это ж надо.
— Но опять же, говорю, все нужно разбирать и рассматривать… Школе не нужны такие проблемы, Вероника Васильевна.
— Екатерина Львовна, я объясню, почему вдруг возникли такие обвинения к учителю, — с надеждой начинаю говорить я, но Екатерине Львовне не до моих разоблачений. Она меня даже не слушает. Куда-то исчезает ее рассудительность и бесстрастность.
— Вероника Васильевна, скажу откровенно. Никаких проверок и — упаси Господь! — прокуратуры в моей школе мне не надо. Ситуация щекотливая, ситуация непростая…
— Екатерина Львовна…
— Подождите, Вероника Васильевна. Говорю сейчас я, вы — после. Ситуация плохая… Понимаете, Вероника Васильевна… Даже если это оговор…
— Что значит — «даже»? — зло спрашиваю я.
— Даже если это оговор, — повторяет Екатерина Львовна с многозначительной интонацией, — вы понимаете, как все сложно доказать. Сексуальные приставания… и есть свидетель — Лена Севальцева.
— Отлично, — мой безжизненный тон производит впечатление на Екатерину Львовну:
— Вы ведь понимаете, каково это? Каково это для вас и, по большому счету, для всей школы! Ладно, сейчас ситуация касается лишь родителей, вас, меня и ребенка! Случай — антиреклама нашей школы… Вероника Васильевна, вы не представляете, какой этот случай может вызвать резонанс в обществе! Все так легко раскрутить до чуть ли не масштаба всей России! И раскрутить не в вашу и нашу пользу, заметьте. Извините. Я к такому не готова.
Закусываю губу до боли. Боюсь моргать: слезы могут политься совершенно не к месту. Никому не нужны они. Не нужно и мое ноющее от боли сердце, куда будто ножик всадили. Вот как расправляются с неугодными. Оклеветать, оболгать человека, который тебя учил столько лет, водил на экскурсии, разговаривал с тобой о вечном, выслушивал твои капризы, осушал слезы, подбадривал, находился девять месяцев в году всегда рядом, почти каждый день. Был ближе многих дядь и теть, которых видишь несколько раз в год, принимал тебя таким, какой ты есть…
