Элизабет Адлер - Бремя прошлого
Лилли радовалась тому, что была дома. Она ездила верхом по заросшим папоротником тропам и по берегу моря, тихо сидела вечерами у камина, улыбаясь разговорам о старых мелодиях и о прежних временах. И, как прежде, собаки лежали в ногах постели Лилли, с обожанием глядя на нее, как если бы были теми самыми ее любимыми далматинами, жившими здесь сорок лет назад. Когда она настолько ослабела, что уже не могла ездить верхом, то заменила это медленными прогулками по садам, опираясь на старую отцовскую малаккскую трость с серебряным набалдашником. Она отказалась от большой дозы морфия, прописанной доктором, зная, что у нее осталось мало времени, и, не желая тратить его на забытье под воздействием лекарства.
– Я хочу полностью насладиться каждой моей последней минутой в Ардиаварнхе, – тихо говорила она Сил, – потому что понимаю, что это рай, а когда я умру, мне придется все это оставить. Окончательно.
Она жалобно взглянула на сестру и проговорила:
– Как ты думаешь, па, наконец, простил меня? Он не перевернется в гробу, когда вы положите меня рядом с ним?
– Разумеется, он простил тебя, – солгала Сил, пряча слезы. – Он говорил мне об этом сотни раз. Ты еще долго не умрешь, Лилли.
Но та лишь улыбнулась сестре в ответ.
В эти долгие вечера, когда они сидели одни у камина, она рассказала Сил правду о Джоне, Финне и Дэниеле, о двоих своих сыновьях, о своей ненависти к одному и переполнявшей ее эгоистичной любви к другому.
– Лайэм никогда не вернется домой, – горестно говерила она. – Я никогда не думала ни о ком, кроме самой себя. Я пыталась его искать, просить прощения, но безрезультатно. Он просто исчез.
– Ты никогда не думала о том, насколько по-другому могла бы сложиться твоя жизнь, не встреть ты Роберта Хатауэя? – спросила сестру Сил.
– Не думала ли я?
Лилли рассмеялась тихим горьким смехом.
– Думала каждый день своей жизни. Но мне дорого досталось понимание того, что вернуть ничего нельзя. Нельзя изменить прошлое, Сил, хотя, видит небо, я пыталась это сделать.
Она вынула из кармана бриллиантовое колье и подала его Сил.
– Помнишь день, – улыбаясь, спросила она, – когда мне исполнилось семнадцать, когда весь мир был у моих ног? А теперь я хочу, чтобы это колье досталось твоей дочери, когда ей тоже будет семнадцать лет и перед нею откроется вся жизнь и все будет казаться возможным.
Она говорила о Нэде, которого вынуждена была оставить в Наитакете на попечении одной местной женщины.
– Он мой единственный друг, не считая тебя, Сил, – проговорила она. – Теперь его бедный ум помутился, но он красив, нежен и очарователен, как всегда. Почему я любила его недостаточно, чтобы выйти за него замуж? Тогда жизнь была бы такой простой. Но его театральные друзья верны ему. Они всегда находят время его навестить, и в летнее время в Белом доме собирается целая толпа. Я поняла, что нужно расстаться с ним, пока я еще оставалась самой собой, чтобы он не видел, во что я превратилась.
Лилли печально посмотрела на свои ладони – пучки тонких костей, обтянутые пергаментной кожей с синими венами.
– Руки старухи, – горько вздохнула она, – и все же мне не суждено стать старухой.
Пришел день, когда Лилли уже не смогла подняться на ноги. Сил передвинула ее кровать к окну, чтобы она могла любоваться своими любимыми садами и старыми деревьями, посаженными их прапрадедами, серебряным блеском моря и просторным опаловым небом, видеть проходивших рысью мимо дома лошадей. Хотя воздух позднего лета был теплым, Лилли мерзла, и в камине постоянно пылал огонь. Верные собаки не отходили от ее кровати. Они лежали, положив головы на лапы, и не отрывали глаз от Лилли. На окне сидела в ожидании не спускавшая с нее глаз оранжевая кошка.
Прошла еще одна неделя, и другая, и теперь уже Лилли не могла даже есть. Ей давали жидкую пищу через соломинку, хотя она говорила Сил, что ей больше ничего не нужно.
– Все остальное не имеет значения, дорогая Сил, – повторяла она. – Я дома.
Ее глаза были похожи на два темных сапфира, а худое измученное лицо окостенело. Сил видела, как постепенно ее покидали страдания и грусть.
Лилли пошевелила рукой и положила ее на крупную голову собаки. Со вздохом удовлетворения она закрыла глаза, и Сил поняла, что она их больше никогда не откроет.
Украсить мхом и папоротником повозку, на которой должны были отвезти ее гроб на кладбище, собрались арендаторы. На гроб положили множество лучших роз, срезанных в саду. Собравшиеся дошли за гробом, позади Сил, до фамильной часовни, а потом и до могилы, в которой Лилли наконец воссоединилась со своими любимыми па и мамми, и, обнажив головы, проводили в последний путь усопшую Лилли Молино.
* * *Я посмотрела на моих слушателей. Опустив головы, они смотрели на меня серьезными расширенными глазами, думая о Лилли.
– Смерть Лилли была счастливее ее жизни, – мягко заметила я. – По крайней мере, она была снова дома, куда ей всегда хотелось вернуться.
– Нэд умер через несколько лет после этого, – сказал Эдди. – У меня сохранилась старая газета с кратким сообщением о его похоронах и о последовавшей затем большой поминальной службе. Все хоть сколько-нибудь известные люди театра пришли попрощаться с ним и отдать ему последний долг.
Я посмотрела на Эдди и сказала:
– Итак, теперь вы знаете, что случилось с вашим прадедом. Он отказался от всего, чем был, ради женщины, которую любил, потом едва не лишился из-за нее жизни, и, в конце концов, она стоила ему карьеры. Прекрасный человек и великий актер, он был без ума от нее.
Перед смертью Лилли спросила Сил: «Я в самом деле была роковой женщиной?» И Сил, как мне кажется, сказала ей правду. «Ты никогда не была роковой, просто была глупой и своевольной. И всегда жалела о сделанном, когда было уже слишком поздно».
И я думаю, что так оно и было. Но, как я говорила вначале, вы должны сами составить себе мнение о ней.
– Бедная Лилли, – с состраданием проговорила Шэннон. – Я не считаю ее роковой женщиной. Просто так для нее складывались обстоятельства.
– Но она сама навлекала на себя неприятности, – заметил Эдди, и я была уверена, что он имел в виду Нэда, чья жизнь разрушилась из-за Лилли.
– Но и на этом история не закончилась – продолжила я, и они подняли головы, готовые слушать дальше, – потому что следующим гостем из прошлого был приехавший в Арднавариху в поисках свидетельств отец Шэннон, Боб Киффи.
Если я не ошибаюсь, это было в тысяча девятьсот семидесятом году, когда он появился на моем крыльце. Он назвал свое имя, и я сразу поняла, что он имел отношение к Финну. «Вылитый он, – говорили все, – темноволосый красавец». Да это был внук Финна, и никто не взялся бы это оспаривать.
