Королевы и изгои - Алена Игоревна Филипенко
Панферов шутку поддержал, насупился и, расставив ноги в стороны, поправил воображаемую шляпу, а на поясе – невидимую кобуру. Сашка засмеялась. Север в итоге к нам все же подошел.
– Ну что, отдал записи в полицию? – спросил он меня.
Я кивнул.
– Маму когда отпустят?
– Обещали скоро.
Саша и Север обрадовались. А как я был рад этой новости, не описать словами.
После учебы я по устоявшейся в последний месяц традиции пришел к Дине с очередной горячей пиццей. Случалось, что вместо пиццы были суши, курица-гриль или домашние мясные вафли. Менялись детали, но традиция сохранялась.
В этот раз, когда Дина открыла дверь, я, не дожидаясь приглашения, быстро вошел внутрь, всучил хозяйке гостинцы, разделся и уверенно направился в ее комнату. Сев на кровать, уставился на обои и спросил:
– Какой?
Дина поняла меня без слов.
– Вон тот, желто-зеленый. – Она указала на место под потолком и усмехнулась: – Поставить фоном «Прощание славянки»?
Шикнув, я напрягся, сконцентрировался и стал гипнотизировать воздушный шар. Я не знал, как это делать и вообще получится ли у меня. Это же была всего лишь игра, которую придумала Динка. Поможет ли она мне?
А потом мы с ней за пиццей смотрели кино. «Бойцовский клуб» сменился «Холодным сердцем». После этого я случайно разбил тарелку, а Динке это так понравилось, что она с восторгом бросила об пол свою. На очереди были стаканы…
Уничтожив всю посуду в квартире, мы с Динкой, врубив музыку – саундтреки из просмотренных фильмов, забрались на кровать и стали танцевать. У нас даже были «микрофоны»: у меня – чехол для карандашей, у Динки – расческа.
– Where is my mind? Where is my mind? – пели мы хором песню из «Бойцовского клуба», одной рукой держа «микрофон», а второй крутя у виска. Мы прыгали и так бесились, что на пол попадали подушки и одеяло. – Where is my mind? Way out in the water. See it swimming[3].
Эта песня сейчас подходила лучше всех. Хотя не только она. Следующая тоже была идеальной – саундтрек из «Холодного сердца».
– Твое соло, Ерофеев! – Дина кинула мне расческу, и я запел в два микрофона:
– Отпусти и забудь! Что прошло – уже не вернуть!
Все, что мы испытывали, вышло на поверхность взрывом. Мы были безумцами, ревели, смеялись, пели, кричали. Так мы освобождались от прошлого. От всей его неподъемной тяжести. Как же здорово, что мы проживали нашу боль вместе, а не поодиночке. Мы понимали друг друга. Мы были друг у друга. И действительно, в итоге стало легче.
* * *
В конце декабря мы с Сашей и Севером провожали Динку: общались с ней у машины, пока ее папа таскал вещи. Мы с Диной неотрывно смотрели друг на друга. Саша, глянув на нас, предложила Северу помочь Дининому папе, и они ушли, оставив нас вдвоем.
– Какие планы на ближайшее будущее? – спросила Дина.
– Да решил на какое-то время уйти от всего. Сменить школу, окружение. Чтобы ничто не напоминало о старых проблемах. Хочу наладить все как-то, упорядочить.
– Идея классная, тебе нужно это, – поддержала Дина.
– Жаль, тебя рядом не будет. Не хочу, чтобы ты уезжала. Останься, – шепнул я.
– Не могу. – Дина грустно улыбнулась. – Папа не разрешит жить одной, а сам ко мне не переедет, у него там все – работа, дом. Да и у меня там многое осталось. Друзья, старая школа, совершенно обычная и нормальная.
На этих словах мы с Диной издали короткие безрадостные смешки.
– Ты лучше сам приезжай ко мне почаще. – Динка сделала шаг навстречу и смахнула с моего воротника снежинки. – Сходим куда-нибудь. Я там много кафешечек уютных знаю.
– Зовешь на свидание? – прищурился я.
– Ну-у-у. Пусть будет свидание. – Дина задрала подбородок.
– Неужели я дождался приглашения от не-принцессы-в-трусах-с-«АлиЭкспресса»? – Я до конца застегнул молнию на ее куртке.
– А ты ждал, да? – Дина натянула мне на уши шапку.
– Ага. Двенадцать лет. В Азкабане.
Подчиняясь какому-то неведомому порыву, я прижал Дину к себе и крепко поцеловал в губы. Она с готовностью ответила на поцелуй, как будто ждала его, и ждала уже очень долго. Какой же я дурак был… Тогда, второго сентября, в шуточной манере Дина сделала первый шаг и с того дня ждала ответного. А я ничего не предпринимал. Просто кретин. Ничего, у меня теперь будет много возможностей исправить оплошность. Ведь у нас с ней впереди очень много времени. А гравитация на Земле сейчас не просто ослабла. Она исчезла.
* * *
За рулем «Нивы» была бабушка. Мы с мамой сидели сзади, я держал ее за руки, смотрел на нее не отрываясь. Не замечал ни глубоких морщин на ее лице, ни загрубевших рук. Это моя мама. Самая лучшая на свете. Она что-то зажгла внутри меня. Костер, который давно потух. На маме была одежда, в которой она отправилась в тюрьму, и косынка, выданная ей уже там. Посмотрев на косынку, я поморщился:
– Сними ты уже ее. И выбрось в окно.
– Не могу, стыжусь, – смущенно ответила мама.
– Чего? – удивился я.
– Я некрасивая.
Я улыбнулся:
– Мам, ты у меня самая чудесная, правда.
Я потянулся к маме и снял с нее косынку. Мама опустила глаза.
– Ну вот. А ты боялась. Очень модный ежик.
Я так долго не видел ее волос. Мама пахла тюрьмой – окурками, хлоркой, вонючей столовой и животным страхом. Но сквозь эти неприятные запахи просачивался другой, едва уловимый, такой любимый и родной. Мама, усталая, замученная, с отекшим лицом. С сильной проседью и такими редкими волосами на макушке, что сквозь них просвечивал череп. Коротко стриженная из-за вспышки педикулеза. Но это была моя мама, самая красивая на свете. Для меня она сияла и сверкала, как чистейший бриллиант.
– Мам, а дома тебя ждет торт! – сказал я, придав голосу побольше восторга, лишь бы избавиться от предательских слез, застрявших где-то в горле, но грозящих вырваться рыданиями. – Знаешь какой?
Мама улыбнулась. От ее улыбки по телу разлилось приятное тепло.
– Слоеный. С малиной, фисташками и сливочным кремом, – уверенно предположила она.
– Точно. Он получился не до
