Кристин Ханна - Снова домой
– У каждого из вас остался какой-то совершенно особенный, личный образ Фрэнсиса, не похожий на тот, который я знал сам. – Энджел говорил негромко, с трудом подыскивая слова. – Вы говорите, что он был заботливым, тихим священнослужителем, но я знал совершенно другого человека. Я знал старшего брата, который всегда поджидал меня после уроков, чтобы вместе идти из школы домой. И когда мы играли всем классом в футбол, он тоже терпеливо дожидался конца встречи, чтобы проводить меня, хотя наверняка у него была масса куда более интересных и важных дел. Я помню его – долговязого парня с неуверенной усмешкой, который всегда верил в меня, даже тогда, когда я вел себя, мягко выражаясь, не лучшим образом. Помню, вместе с одним парнем мы как-то украли пирожные, так вот, узнав об этом, Фрэнсис заставил меня съесть все пирожные до единого, потому что он был уверен: выбросить еду – куда больший грех, чем украсть ту же самую еду. Я помню, как он утешал меня, когда мне казалось, что вся жизнь идет наперекосяк. Он говорил, что рано или поздно я всем покажу и докажу, кто я есть.
Но я боялся верить его словам, хотя сейчас понимаю, что дело было не в этом. Я боялся верить в себя. Если бы... – Он вздохнул, чуть помедлил и снова продолжил: – Если бы я мог в себя поверить уже тогда, я не стоял бы сейчас напротив вас и не вспоминал бы о человеке, которого очень любил, но, как оказалось, совершенно не знал...
Он повернул голову и взглянул на фотографию Фрэнсиса, вставленную в середину венка. Мысли мешались в голове, и он никак не мог собрать их вместе, не мог собрать из них какой-то образ Фрэнсиса, чтобы продолжать говорить о нем. Энджелу хотелось припомнить сейчас какой-нибудь забавнмй эпизод из прошлого, чтобы горе и скорбь хоть немного уменьшились.
Но ничего подходящего не приходило в голову. Крутилась только одна мысль: «Фрэнсис, мне так не хватает тебя, мне так чертовски жаль...»
Он увидел, как Мадлен поднялась со своего места, обернулась и кивнула регенту, который спешно начал рыться в кассетах. И вслед за этим в церкви зазвучал «Стародавний рок-н-ролл» в исполнении Боба Сигера и «Оркестра серебряной пули».
У Энджела возникло ощущение, что он повстречался со старыми добрыми друзьями. «Такая музыка – это как бальзам на душу...»
Музыка гремела под сводами церкви, она совершенно не подходила всему облику Божьего храма. Энджел мысленно перенесся во времена своего детства, в те сумасшедшие деньки, когда они с Фрэнсисом лроводили чуть ли не все время вместе: танцевали под такие песни, смеялись и ставили их вновь и вновь на старенькую вертушку, стоявшую в гостиной.
«...Воспоминания тех далеких дней...»
Посмотрев на Мадлен, он увидел, что она смеется сквозь слезы. По ее взгляду он понял, что она сейчас думает о том же, о чем и он. Об их Фрэнсисе. Не о тихом серьезном священнике, а о подвижном белобрысом пареньке с ярко-голубыми глазами и улыбкой, от которой в комнате сразу делалось светлее.
Воспоминания окутали Энджела и Мадлен плотной пеленой, отделив их от остальных людей. Энджелу даже стало трудно дышать. В мгновение ока в голове всплывали воспоминания – хорошие и плохие, ночи, когда они смеялись до упаду, и утра, когда они обливались горючими слезами.
И в эту минуту он никак не мог понять, что именно толкнуло его добровольно покинуть свой дом, почему за столько лет он так ни разу и не заглянул сюда. От этих мыслей слезы застлали Энджелу глаза, и он стоял, как слепой, ничего перед собой не видя. Церковь, наполненная светом, качалась перед глазами, распадаясь на множество подвижных световых пятен. Энджел был уверен, что навсегда запомнит запах этого храма и что отныне, когда бы ни довелось ему вдохнуть хвойный аромат, перемешанный с запахом роз, он вечно будет вспоминать своего брата.
«Я вернулся, Франко...» Энджел сильно зажмурился, и слезы потекли у него по щекам. Но он их не стыдился. «Я приехал домой и на этот раз никуда не уеду отсюда...»
Мысли роились в голове, он пытался как-то упорядочить их. Энджелу хотелось найти какие-то особенные слова, чтобы сказать о своем брате. Но Энджел одновременно понимал, что все это уже не имеет решительно никакого значения. Важны были не слова и даже не воспоминания. Важно было чувство любви, наполнявшее его душу.
Именно это. Любовь. Любовь братская. Любовь отцовская. Любовь к своей семье. Она никогда не исчезала. Она оставалась в душе, связанная воспоминаниями.
Медленно, осторожно Энджел открыл глаза. Сквозь пелену слез разглядел Мадлен и Лину. «Франко, я клянусь Всевышним, что никогда больше не покину их...»
Музыка внезапно прекратилась, и тишина наполнила церковь. Энджел оглядел собравшихся людей и только теперь начал понимать, что никакие они не чужие. Он разглядел пожилую миссис Констанцу из цветочного магазина на углу... А вот мистер Таббз из гаража на Десятрй улице... Вон там стоит мистер Фиорелли, аптекарь...
Он повернулся к Мадлен и Лине, стараясь улыбнуться, хотя это ему не особенно удалось.
– Не знаю даже, как вас и благодарить. Когда я посмотрел вокруг, я увидел своего брата, многократно отраженного в ваших лицах. Я понимаю, что так или иначе он повлиял на судьбы многих. И понимаю, что вы все были для него очень важны. И главное – я благодарю вас всех за то, что вы любили его, заботились о нем, позволяя также и ему любить вас. Без него мир несколько потускнел, но теперь я понимаю, что он не ушел безвозвратно. Какая-то его часть навсегда осталась с нами... Потому что он живет в наших сердцах.
Глава 28
Лина посмотрела на свое отражение в зеркале, и ей захотелось закричать. Ее прическа выглядела отвратительно. Она посмотрела на купленное для нее матерью платье, которое было сейчас разложено на кровати: восхитительное вечернее платье из темно-синего бархата.
Тоска сжала ей сердце. Не важно, наденет ли она это замечательное платье – все равно ничего хорошего с ней не произойдет. Да вся школа обхохочется, когда увидит, как Лина, взбалмошная, неуправляемая Лина Хиллиард, идет в длинном вечернем платье через гимнастический зал. Она почти наяву видела их насмешливые лица и слышала оскорбительные реплики. «Гляди, гляди, как вырядилась для Оуэна... На какой только свалке Зак ее откопал?»
Нет, она туда не пойдет. Она просто не сможет туда пойти...
Раздался стук в дверь.
– Войди, – сказала Лина, обернувшись.
В дверях стояла мать с большой плетеной корзиной в руках. На Мадлен были черные шерстяные брюки, в которых ее бедра казались узкими, как у девочки. Был на ней также пушистый свитер изумрудного цвета, который красиво оттенял ее необычные серебристо-зеленые глаза. Волосы лежали безукоризненно, волосок к волоску, косметика была искусно наложена. Мать выглядела так безупречно, что стало даже противно.
