Гленн О'Брайен - Фактор внешности

— Она не так красива, как ты, — возразил я.

Девочка рассмеялась, но ее мать-иранка сразу накинула ей на голову платок, посмотрев на меня с укоризной, и увела дочку прочь.

Роман привез своего нового бойфренда Ральфа, дизайнера интерьеров, родившегося на Берегу Слоновой Кости, и его подружку по имени Эмми. Она отлично плавала, бегала и играла в баскетбол. Мы весело провели время в полете. Я слушал рассказы Эмми о Самоа, где она прожила долгое время.

В доме было пять спален, и как только мы приехали, то сгрузили багаж Эмми в моей комнате.

Мы прекрасно проводили время. Плавали, играли в карты, в бильярд. Эмми научила меня танцевать сальсу. Роман то и дело жаловался на бессонницу, поскольку по ночам мы устраивали коктейли. Я каждый день тренировался играть в баскетбол. Но за все время нашего отпуска мне не позвонила ни Сьюзан, ни кто-нибудь еще из агентства.

Игра

Во время седьмого тайма игры «Нью-Джерси» против «Филадельфии» я, к своему величайшему удовольствию, сидел на скамейке игроков «Нью-Джерси» под двенадцатым номером. Не знаю, стал ли мой арест своего рода моей рекламой или были иные причины, но почти сразу после этой истории мне предложили вернуться в команду.

Пусть я не выходил на поле ни на минуту, пусть я сидел на скамейке запасных, но я уже стал частью команды, тренировался со всеми, с удовольствием готов был уступить место суперзвезды кому угодно, лишь бы мне просто позволили принимать участие в игре. Я учился играть все более жестко и тренировался в центре у Рубена Мабэя, одного из лучших черных баскетболистов. У него я научился и более стремительной тактике нападения и правильному поведению на поле в критических ситуациях. Я никогда не носил много украшений, а теперь единственная драгоценность, которая была на мне, — обручальное кольцо.

У нас осталось четыре минуты, чтобы отыграться. Элмонт Брэдшоу восемь раз подбирал мяч под щитом. У него было десять удачных нападений, четыре результативные передачи и пять нарушений. Темплтон, защитник «Филадельфии», вел к корзине, подавал Мабэю и на последней секунде умудрился забросить мяч в корзину.

А мы были обязаны несколькими мячами Брэдшоу. Благодаря его великолепным прыжкам и силе удара мы стояли насмерть до самого свистка, оповестившего о перерыве.

К сожалению, Брэдшоу все-таки получил еще один штрафной, за что и выбыл из игры на время.

Но в какой-то момент наш тренер взял меня за руку и сказал: «Твой выход, тигр». Я был вне себя от восторга. Я вновь возвращался в игру, в лигу, в спорт. Пусть он и не называл меня Торнадо.

Тигр? Я изумился такому обращению, но оно мне польстило. Почему он называл меня так? Я ничем не выделялся среди игроков. Тренировки, обычные матчи, ничего серьезного, но Мабэй считал, что я тигр, и значит, он в меня верил. Ему было плевать, что я учился на художника, и он не считал, что я буду из-за этого никудышным баскетболистом.

Я занял свою позицию у корзины, пока Темплтон разминался, перебрасывая мяч то одному, то другому.

— Эй, Чарли, — крикнул наш защитник Джулиан, шлепнув меня по заднице, — мы ждем от тебя больших успехов, малыш!

И опять я не смог не улыбнуться. Мне было приятно, что вся команда принимала меня как своего. «Мы ждем от тебя больших успехов, малыш…» Черт побери, я сам уже разучился верить в свои «успехи».

В волнении я посмотрел на Темплтона, самого лучшего из наших противников, и сказал:

— Рики, мне все равно, что болтают. Честное слово, я люблю твои записи, да здравствует рок-н-ролл!

Он перестал стучать мячом и взглянул на меня так, словно увидел сумасшедшего инопланетянина.

— Это хип-хоп, — резко поправил он. И снова примерился к корзине.

— Все равно круто. Извини, что ошибся.

Он приготовился забросить мяч.

— Я ведь белый… — бросил я в свое оправдание.

И он промахнулся. Трибуны взревели от разочарования. Моя ли в этом вина? Возможно, что и нет. Даже великие игроки иногда могут промазать.

Рики выглядел обозленным, но неудача не ввергла его в отчаяние. Он ни за что не признал бы, что может быть не таким уж крутым, как ему всегда хотелось казаться. Стараясь прийти в себя, Темплтон уперся руками в колени и принялся глубоко дышать.

Зрители подозрительно затихли.

— Мне действительно нравится твоя музыка. Я сказал правду, — крикнул я.

Он подхватил поданный ему мяч и поднял его над головой.

— К тому же я гей! — добавил я.

Рики промахнулся так, что мяч, ударившись о кольцо, отлетел и, просвистев мимо меня, попал в голову Джулиана, который свалился на землю. Темплтон пришел в ярость. Накинулся на кого-то из наших игроков, стоящих ближе всех к нему, и получил штрафной.

Уходя, ибо на сей раз его удалили с поля, он посмотрел на меня безо всякой симпатии. Джулиан уже пришел в себя, подхватил мяч и кинул мне. В свою очередь, я бросил его Мабэю, а тот Куртису. Я прекрасно вписывался в эту игру, во всяком случае, меня принимали как «своего», несмотря на то что я не крутой и после слишком длительного перерыва в тренировках в глазах многих из них был немногим лучше новичка.

Джулиан схватил мяч, принятый от Мабэя, и бросил мне. Я помчался к корзине так быстро, что едва мог расслышать, как он крикнул мне вслед:

— Чарли, ты ведь на самом деле не гей?

Я обернулся и ответил:

— Нет, но не говори об этом Рики!

Наши противники бросились вперед, не давая мне пробиться к сетке. Я снова бросил мяч Мабэю, оказавшемуся ближе к ней, чем я.

— Ты, чертов сукин сын! — воскликнул он, поняв, в чем дело.

— Не говори плохо о моей матери, я тебя предупредил, — заметил я.

Мабэй рассмеялся. Ему, наконец, удалось попасть в сетку благодаря моей своевременной передаче.

— Чего ты смеешься, придурок?

Трибуны гудели от восторга. Мне следовало почувствовать волнение, но я был абсолютно спокоен. Ничего необычного, самая заурядная игра. После тюрьмы мало что могло расшевелить мои нервы.

Мы промахнулись. Они промахнулись. Мы попали, а они снова промахнулись. Прозвенел звонок, и Мабэй, столкнувшись со мной на выходе с поля, хлопнул меня по плечу:

— Хорошая работа, Чарли.

— Знаешь, что придумал этот сукин сын? — улыбнулся Джулиан. — Крикнул Темплтону, что он гей, и этот чертов придурок промазал аж два раза!

Куртис возразил ему, помотав головой:

— Плевать. Если мы победим, я готов признать, что я тоже гей.

Я был рад, что большинство ребят оказались на моей стороне и, кроме того, я сумел доказать, что крут не меньше, чем эта знаменитость. Я знал, что Роттвейлер была там, на трибунах. Знал даже, где именно она сидела, и, подбегая к корзине, оглянулся на нее. Мне казалось, что она беззвучно произнесла одними губами: