Барбара Брэдфорд - Женщины в его жизни
– Шоколад и вишневый пирог с избытком крема допустимы, когда нам четыре года от роду, но, когда двадцать семь, это ведет к избытку веса.
Ирина покачала головой.
– Я все время забываю о твоем возрасте, – медленно проговорила она. – Мне кажется, только вчера я держала тебя на коленях и баюкала, когда гостила у твоих родителей на вилле в Ваннзее.
– Время летит, тетя Ирина, верно?
– Да, действительно. Ты только вообрази, я познакомилась с твоим отцом, когда ему было столько лет, сколько тебе сейчас. Боже мой, как это было давно… еще до твоего рождения. – Ирина вдруг отвернулась, посмотрела в сторону, затем резко встала. – Я пойду попрошу Хильду приготовить чай, если ты не возражаешь, – сказала она, торопливо покидая сад.
Вставший вместе с ней Максим, сказал:
– Давайте чай будем пить в комнатах, вы не против?
– Отчего же нет, в помещении гораздо прохладней, – согласилась она и поспешила на кухню.
Отметив внезапную перемену в ее настроении, Максим озадаченно смотрел ей вслед. Пожал плечами, направился в прихожую, оттуда в гостиную. Здесь было просторно, много воздуха, и окна выходили на Лютцовуфер и Ландверканал. Он подошел к окну и стал смотреть вдаль, за канал, сфокусировав взгляд на зеленых верхушках деревьев Тиргартена.
Эту квартиру он купил для Ирины на паях с бароном, ее отчимом, в 1956 году. Когда они с Тедди прилетели в Берлин посмотреть на приобретение, обе женщины рассмеялись: новый дом оказался совсем рядом с тем местом, где некогда была «скромная обитель» Ирины. Он никогда не видел пресловутую «дыру в земле», но слыхал про нее от Тедди. Это было нечто абсолютно непригодное для жилья, тем более для княжны рода Романовых.
Когда он, впервые после детских лет, приехал в 1950 году в Берлин, Ирина уже ютилась по соседству с Ку'дамм в однокомнатной квартирке, подысканной для нее миссис Рейнолдс в 1949 году. Это жилище было по крайней мере сносным, с его точки зрения, но даже более просторная квартира на Будапештерштрассе, куда она впоследствии переехала, казалась тесной и унылой. И когда эта нынешняя квартира подвернулась для продажи, он с радостью помог оплатить ее, так как всегда хотел, чтобы у Ирины было приличное и комфортабельное жилище, где она могла бы устроить себе достойный дом.
По договоренности с «Дойче банк» во Франкфурте, основанном «Росситер– Мерчант банком», он с шестнадцати лет перевел туда деньги для Ирины. Она ни о чем не просила и, насколько ему было известно, не знала о его возможностях, но условия, в которых ей тогда приходилось жить и вообще вся ее плачевная ситуация так его беспокоили, что он решил ей помогать. Его законный опекун Тедди дала свое согласие, и банки нашли пути перечисления денег непосредственно Ирине. Ее отчим, хотя и был человек не богатый, но тоже ее поддерживал. Ирина и сама в течение нескольких лет зарабатывала переводами, обладала авторитетом хорошего переводчика, публиковалась в нескольких издательствах Германии. Максиму было безразлично, работала она или нет. Он радовался возможности оказывать ей помощь. Она была очень близким другом его родителей, и он знал, что, будь его отец жив, он в данных обстоятельствах поступил бы точно так же.
Больше всего Максиму понравилось, как Ирина обставила свою квартиру, придав ей комфорт и уют, использовав мебель, переданную ей бароном из замка в Блэк-Форест. Пригодились и ее незаурядный талант, способности к дизайну, художественный вкус. Максим обозрел гостиную и заметил кое-что новенькое со времени своего последнего визита: красивые шелковые подушки на большом диване, обтянутом бежевой парчой, и несколько ламп под шелковыми абажурами. Новинками были фотографии его крошки Аликс в рамках на пианино вместе с другими снимками.
Максим подошел к пианино и стал их рассматривать. По одну сторону стояли дубликаты фотографий, любимых им с детства. Их давным-давно Тедди пересняла специально для Ирины: мамочка и папа в вечерних туалетах – знаменитый «портрет», сделанный в 1935 году, и семейный групповой снимок, увековечивший его четвертый день рождения. На третьем фото были изображены мамочка, Тедди и он собственной персоной перед отелем «Плаза Атэн» в Париже в 1939 году. Хорошо была представлена его свадьба с Анастасией. Он взял в руки серебряную рамку с их фото, сделанным в день бракосочетания в Париже, стоял и смотрел восхищенным взором на жену, думая, как она красива в свадебном платье из кружев под летучей белой фатой и веночком из флёрдоранжа.
Он поставил рамку на место и повернулся навстречу Ирине, вошедшей с подносом и двумя стаканами горячего лимонного чая.
Она поставила поднос на кофейный столик перед диваном и, сев, сказала:
– Позавчера я получила довольно приятное письмо от Марго и Александра Деревенко. Они пригласили меня на последнюю неделю сентября к себе на Ривьеру.
– По-моему, следует поехать, пойдет вам на пользу, – посоветовал Максим, садясь на одно из кресел возле дивана.
– Да, я собираюсь принять приглашение. Они приятные люди, и я люблю бывать у них.
– Александр как раз сделал исключительно ценное приобретение – купил на аукционе еще один холст Дега. Я должен сказать, у него собирается впечатляющая коллекция живописи… – Максим осекся, протянул руку к стакану с чаем, поставленным перед ним Ириной, и отпил несколько глотков, после чего сел в кресле поглубже. О чем-то задумался, и в глазах мелькнуло беспокойство.
В этом несколько затянувшемся молчании Ирина пристально всматривалась в него.
– Ты опять думаешь о коллекции живописи Вестхейма? Я права, Максим? – тихо спросила она.
Он кивнул утвердительно:
– Думаю, вряд ли нам когда-нибудь станет известно, что произошло с картинами Ренуара и всеми остальными великими произведениями, собранными моей семьей.
– Боюсь, ты прав… они пропали, исчезли бесследно. Но, Максим, во время войны исчезло великое множество ценнейших полотен, принадлежавших многим людям. Некоторые были уничтожены во время воздушных налетов или конфискованы нацистами. Конечно, более подойдет слово украдены. Я так считаю.
Максим устремил на нее проницательный взгляд своих темных глаз:
– Никогда мне не понять, почему отец не уехал из Германии в начале тридцатых годов, когда уезжало так много евреев.
– Ты говоришь мне это каждый год с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать, и никогда у меня не было для тебя ни подходящего ответа, ни объяснения. Нет его и теперь, и не будет никогда.
– Он был умнейший человек, международный банкир, – тихо проговорил Максим. – И он имел представление обо всем. До конца жизни не смогу взять в толк, почему он тянул так долго, почему все откладывал, покуда не стало поздно.
